Ведьма в Царьграде

Она быстро справилась с заданием Ольги, разыскала чародейскую воду, и княгиня похвалила ее. А вот того не понимала, что ведьме пришлось птицей-соколом обернуться, чтобы улететь подальше от мест, где христиане шастают, потом и лисой стать, рыскать в чащах, где людей и вовсе не было. Только там, в полной глухомани, чародейка и разыскала священную воду. Ольга говорила, что к самому базилевсу ее отвезет, а Малфрида только и думала: зачем даром земли своей делиться? Редкостью стали уже тут чародейские источники, исчезают. И скоро люди, какими бы важными и богатыми ни были, что бы за воду ни предлагали, все одно не смогут такую получить. Ибо гаснет вода волшебная, обычной становится. И близится время, когда люди совсем забудут, как долго некогда жить могли, сколько старости не знали. Произойдет это потому, что многие, как и Претич, считают христиан безвредными, миролюбивыми. А вот ведьма уверена – гнать их надо, убивать, а тела сжигать, пепел по ветру развеивать, чтобы и духа их поганого тут не осталось. Да кто ее послушается? Вон и Ольга, когда Малфрида стала настаивать, даже бровью не повела. Наоборот, одернула ее: мол, молчи, не злись, а то опять клыки полезут. И Малфрида сдержалась.

Это Ольга еще терпит, когда обличье ее чародейки меняется, а люди могут и камнями закидать. Хотя нет, не посмеют. Всем известно, что ведьма Малфрида княгиню в пути сопровождать-оберегать будет. Но было нечто, что волновало и саму ведьму. Уж больно легко она стала облик менять: если сердиться начинает – клыки сразу так и выступают, ногти когтями удлиняются, рык горлом идет. Малфрида решила, что это потому, что с мужчиной она давно не любилась, – это бы враз ее силу колдовскую на нет свело бы. Но нельзя ей сейчас силу терять. И пусть она, как заметил Претич, в последнее время стала, будто нежить, каленого железа побаиваться, но сила-то ее при ней. И это тогда, когда вокруг так и несет христианами. Вон Малфрида, как прибыла в Витичев, который день уже по округе шастает, а все равно ни одной мавки не встретила, лесовики мохнатые исчезли, да и в избах домовые будто сгинули, овинники не появляются на зов. А ведь ранее стоило только Малфриде отойти от костров к торчавшему у отдаленной заводи камню водяного, и хозяин местных вод тут как тут. Сейчас же никого. Так, только тени какие-то порой мелькнут среди речных ветел, глазки чьи-то блеснут из-под коряги. Но показать себя опасаются. Всех их христианская вера разогнала. И если так пойдет, то настанет время, когда и хозяйки перестанут ставить у порога блюдце с молочком для домового, охотник не положит у опушки подношение лешему, блазней[60] вечерних, какие в темные ночи льнут к окошку, перестанут опасаться, в русалок не будут верить… Да, лихие грядут времена. А эти у костра только и говорят, мол, кому вредят те христиане. Да всему окружающему миру!

– Что-то ты совсем закручинилась, Малфрида, – подсел к ней Святослав. – Скажи лучше, кого ты видела, когда матушку в Киеве навещала?

И вроде как улыбается, а глаза у самого внимательные, ждущие, пытливые.

Ведьма поглядела на него, да так, что князь невольно потупился, вздохнул глубоко. «То-то, не приставай», – подумала ведьма. Это перед дружинниками своими Святослав может гоголем расхаживать, а к ней с иным подступает: мол, правда, что дочку от него отворотила, может, снимет заклятие, а уж он ей добром отплатит, наградит богато. И все бы ничего, но было ощущение у Малфриды, что словно выкупить у нее князь любовь Малуши хочет. И если ведьма сперва только отшучивалась, то потом раздражать ее Святослав стал. Вообще, ей вся эта история поднадоела: Ольга велит отвадить от него Малушу, сам-то он гордый, не побежит за девичьим подолом; Свенельд упрашивает не губить Малушу, он, дескать, сам ее выдаст выгодно, а князю она нипочем; Святослав кругами ходит и донимает: пусть Малуша вновь полюбит его, пусть только улыбнется заманчиво… Но перед дружинниками своими страсть сердечную не показывает, а то и отзовется о молоденькой ключнице пренебрежительно. Нет уж, пусть Малуша живет в стороне от него. Малфрида и сама уже решила – так лучше будет.