Ведьма в Царьграде

– Вот-вот, этого ты ей не сказала, а судьбу, выстроенную на преступлениях, поведала. Зачем? Сама же говорила, что будущее зыбко, что гадания всегда беды несут тому, кто узнать его пожелает. Хотя… Такой удел, как у этих троих… – Свенельд сокрушенно покачал головой. – Лучше и впрямь ничего не ведать да жить сегодняшним днем, самому свою жар-птицу удачи за хвост ловить, не заморачиваясь, что там Доля с Недолей наплетут.

– Все верно, сокол мой. Да только будь на месте Феофано кто иной… Говорю же, она сама ворожить может, сама многое углядела. И власть, и смерти, какие не побоится совершить. Вот уж гадюка, клянусь светлыми молниями Перуна! А сюда она явилась больше из любопытства, ибо обо мне тут слава злая идет, а ей это любо. Хочется пообщаться с тем, кого иные страшатся. Феофано вообще нутром черна, но при этом высокого мнения о себе, люди для нее – тьфу. У нас иная баба-погребальщица на похоронах[126], когда жертву убивает, и то больше жалости к ней испытывает, чем эта милая дева с душой мерзкой твари – к окружающим и поверившим в нее. Феофано все темное близко, хоть она молится и храмы посещает. Ведь она, по сути, чародейка с рождения, да только в этом христианском краю ее крылья перепончатые расправить не дано. Но яды она составлять умеет мастерски, как и приворотные зелья. Вот и опоила таким легкомысленного сына базилевса. И я ей об этом сказала, чтобы знала она, что не всякое злодеяние можно таить под спудом.

– Погоди, погоди. – Свенельд вдруг встрепенулся. – Так это поэтому она на тебя кинулась?

По пухлым губам Малфриды промелькнула улыбка.

– Ты или не заметил, Свенельд, что не вдвоем мы с Феофано были? Толмач-то с нами сидел, переводил. И он в таком ужасе был, что больше блеял, чем толково говорил. Но что ей надо, Феофано все же уразумела. И первое, что она сделала, это зарезала толмача, едва вызнала все от меня. Честно говоря, даже я от нее такого не ожидала. А она как полоснет его тесаком по горлу, едва голову не снесла. А потом и на меня кинулась. Оно и понятно, не хотела красавица, чтобы о делах ее темных кто-то проведал. Ни толмач, ни я. Хотя кто бы мне поверил? И все же Феофано уразумела, что если потянут меня к патриарху, то уж мне будет что порассказать. И если она не убила меня, то теперь все сделает, чтобы я к церковникам на суд не попала.

– Да она велит погубить тебя! Она даже русские корабли заставит жечь греческим огнем!

– Думаешь? – усмехнулась ведьма.

Свенельд поразмыслил и понял, что глупость сказал. А вот то, что для Феофано теперь важно, чтоб чародейка убралась восвояси, – это дело. На этом и сыграть можно. А потому даже хорошо, что Малфрида силу свою показала. Пусть знают, что ежели она такое с полной гребцов и стражей монерой вытворяла, то и иное ей под силу.

Свенельд снова глубоко задумался, пока в какой-то миг не заметил, что Малфрида придвинулась и смотрит на него с какой-то особенной улыбкой.

– Что?

– Да вот подумалось мне, что опять ты меня спас, сокол мой ясный. Благодарю тебя от всего сердца.

Свенельд хмыкнул, но улыбка сама собой появилась. Он даже пошутил – ну и хлопот же ему с Малфридой! И была бы еще своя баба, а то чужая мужняя жена, а он все о ней печется.

Только что сиявшая улыбкой ведьма враз помрачнела.

– И зачем мне о муже напомнил, – буркнула, отворачиваясь.

Прислонилась спиной к доскам борта, смотрела на небо, на блики водных отсветов на мачте.

– Я ведь как ни уговариваю себя Малка забыть, а душа все одно болит. Но он предал меня, предал так страшно, как ты и представить себе не можешь. Да я бы скорее простила его, если бы он с девкой какой потешился в Купальскую ночь, нежели отверг все, что мне важно и дорого.

Свенельд с досады хлопнул себя ладонью по колену. Ну говаривал же и ранее, что не предавал ее Малк, что не стал христианином. Более того, пусть же знает, что любит он жену свою непутевую по-прежнему, а как ушла она, то он места себе не находил. И как только Малфрида вернется, примет ее с распростертыми объятиями, обнимет, поцелует…

– Не надо, – почти взмолилась ведьма. – Не хочу думать об объятиях его. А то… грустно мне делается. Он ведь знаешь какой ласковый…

– Ну, откуда ж мне это знать? – хохотнул Свенельд. – То тебе виднее. Как и виднее, будете ли вы еще жить ладком или разойдутся ваши стежки-дорожки. Но все же повторю, неразумница ты моя: если ты сама решила Малка оставить, то в том лишь твоя вина будет. А ведь Малк за тебя на что только не шел. Жизнью рисковал, терял все, что имел, на пустом месте опять начинал. А ты… «Изменил, предал то, что мне дорого…» Ну а ты сама какова? Думаешь, почему я с тобой не ужился? С тобой трудно. И убегаешь дикой кошкой, когда приспичит, не занимаешься ни домом, ни хозяйством, на детей едва взглянешь. Какой муж это потерпит? А Малк терпел. Детей вон твоих как родных принял, любил их уже потому, что они порождение твое. А сама ты ему дорога, как весь белый свет.