ВЕДЬМАК

КОНГРЕВ Эстелла, она же Стелла, дочь барона Оттона де Конгрева, выданная замуж за престарелого графа Лиддерталя, после кончины оного по-деловому распорядилась имуществом и средствами, приведя имение в благосостояние немалое. Пребывая в большой милости у императора Эмгыра вар Эмрейса (см.), весьма значительною особою при дворе была. И хотя должностей не имела никаких, ведомо было, что голос и мнение ее император с почтением и уважительностью воспринимать изволил. Благодаря сочувствию и расположению великому к юной императрице Цирилле Фионе (см.), кою ровно дочь собственную любила, была шуточно «матушкою-императрицею» именована. Пережив обоих, как императора, так и императрицу, преставилась в 1331 годе, а преогромное ее володение в дальшем наследовании досталось родственникам по побочной линии Лиддерталей, Белыми именуемым, оне же, людьми малосерьезными и шалопайными будучи, до доски последней оное порастратили.

Эффенбах и Тальбот

Encyclopaedia Maxima Mundi. Том III

Подкравшийся к бивуаку человек, надо отдать ему должное, был ловок и по-лисьему хитер. Менял место быстро, а двигался так скрытно и тихо, что любой дал бы застать себя врасплох. Любой — но не Бореас Мун. Бореас Мун обладал солидным опытом по вопросам «расплохов».

— Вылезай, человек! — крикнул он, стараясь придать голосу уверенность и грубость. — Впустую все твои фокусы! Я тебя вижу. Вон ты где.

Один из больших камней, которыми был усыпан склон холма, дрогнул на фоне звездного темно-синего неба. Пошевелился и принял форму человека.

Бореас покрутил вертел с жарившимся на нем мясом, потому что запахло горелым. Делая вид, будто небрежно опирается на локоть, положил руку на держало лука.

— Невелик мой скарб. — В нарочито спокойный тон он вплел шершавую металлическую нить предостережения. — Не так уж много у меня пожитков. Но я к ним привязан. И буду защищать не на жизнь, а на смерть.

— Я не бандит, — глубоким голосом сказал мужчина, который подкрадывался, маскируясь под менгир. — Я пилигрим.

Пилигрим был высок и крепко сколочен, роста не меньше семи футов, а если б его взвесить, то Бореас пошел бы на спор, что в качестве противовеса понадобилось бы не меньше десяти пудов. Пилигримский посох — дубина толщиной с оглоблю — в его руке казался тросточкой. Бореаса Муна искренне удивило, каким таким чудом этот огромный бычок ухитрился так ловко подкрадываться. И немного обеспокоило. Его лук — композитная семидесятифунтовка, из которой он за полсотни шагов мог уложить лося, — показался ему вдруг маленькой и хрупкой детской игрушкой.

— Я пилигрим, — повторил могучий мужчина. — У меня нет дурных…

— А второй, — быстро прервал Бореас, — тоже пусть выйдет.

— Какой вто… — начал было пилигрим и осекся, видя, как из мрака с противоположной стороны бесшелестно, словно тень, возникла стройная фигура. На этот раз Бореас Мун ничуть не удивился. Второй мужчина — то, как он двигался, выдало опытному следопыту мгновенно, — был эльфом. А дать застать себя врасплох эльфу — не позорно.

— Прошу прощения, — сказал эльф странно неэльфьим, слегка хрипловатым голосом. — Я прятался от вас не с дурными намерениями, а от страха. Я, пожалуй, повернул бы вертел.

— И верно, — сказал пилигрим, опираясь на посох и громко сопя. — Мясо на этой стороне уже вполне…

Бореас повернул вертел, вздохнул, кашлянул. Снова вздохнул.

— Соблаговолите присесть, — решился он наконец. — И подождать. Скотина того и гляди допечется. Да, полагаю, плох тот, кто поскупится покормить странников на тракте.

Жир с шипением потек в огонь, огонь взвился, стало светлее.

На пилигриме был фетровый колпак с широкими полями, тень которого довольно успешно прикрывала лицо. Эльфу головной убор заменяла чалма из цветного материала, лица не скрывавшая. Увидев его при свете костра, оба вздрогнули. И Бореас, и пилигрим. Но даже тихого вздоха не издали, когда увидели, что лицо это, некогда, вероятно, по-эльфьему красивое, было обезображено чудовищным шрамом, пересекающим лоб, бровь, нос и щеку до самого подбородка.

Бореас Мун кашлянул, снова повернул вертел.