Ведьмин бал

Серые твари медленно двинулись к окну. Я хотела броситься бежать, но от холода и страха мои ноги уже не слушались меня. А дальше все случилось мгновенно. Старик выхватил из-под полы небольшой, странного вида топорик, рубящая часть которого имела форму волчьей головы, и ударил им в пол, у самого края пролома. И над этим странным оружием тут же завихрился небольшой смерч. Он все увеличивался, широкая воронка раскинулась едва ли не на всю комнату, и в эту воронку с жалобным воем утягивались серые безликие твари.

– Убирайтесь, – грозно говорил старик. – Не место вам, навьи, на белом свете, мертвое к мертвому, живое к живому!

Ведьма заметалась, закружила по комнате и вдруг подскочила к воронке с явным намерением в нее прыгнуть.

– Куда?! – старик ловко перехватил ее за хламиду, а потом одной рукой поймал за волосы. – Думаешь опять всех провести и остаться невредимой?

И тут ведьма взвыла. Низкий, утробный вой был настолько громок, что у меня заложило уши, а по всему селу в унисон завыли собаки. Я слышала тревожное мычание коров и ржание лошадей, чьи-то испуганные голоса.

А ведьма выла диким голосом и рвалась, всем телом кидалась к воронке. Но старик держал крепко. Вот уже все серые твари, одна за другой, исчезли в смерче, а ведьма все выла и билась. И вдруг она замерла, и я с ужасом увидела, как из ее уродливого тела выползло мутное рыжее облако и медленно, словно нехотя, уползло в воронку. И смерч исчез. Вместе с ним исчезла и дыра в полу.

Старик неторопливо наклонился, выдернул из пола свой топорик и сунул обратно за пояс. Левой рукой он продолжал держать за волосы ведьму – точнее, то, что от нее осталось. А осталась от нее тощая, иссушенная мумия с хорошо сохранившимися волосами.

Волоча мумию за волосы по полу, старик пошел к выходу. И я, с трудом передвигая ноги, направилась туда же.

Мы встретились на пороге – я, старик со своей страшной ношей и бабушка. Она стояла в ночной рубашке, с керосинкой в руках, ни жива ни мертва, и оторопело хлопала глазами.

– Все хорошо, бабушка! – кинулась я к ней. – Все уже в порядке, не волнуйся, не волнуйся…

Я стала так, чтобы заслонить от бабушкиного взора мумию. Но бабушка ее пока не заметила – ее взгляд был прикован к старику:

– Иване?!

Помилуйте, как я могла назвать этого человека стариком? Он был едва ли старше моего отца, но имел молодые, озорные глаза.

– Живите теперь спокойно, Настуню, – это он сказал моей бабушке.

И стал спускаться вниз по ступенькам крыльца, волоча за собой мумию.

Тут бабушка наконец-то ее заметила, коротко вскрикнула и стала отчаянно креститься.

– Место теперь чисто, – кивнул Иван. – Нет больше проклятой могилы.

Я поспешно натянула курточку, влезла в старые валенки и, схватив куртку Ники, вслед за Иваном поспешила к калитке. Бабушка, охая и крестясь, тоже семенила за нами.

Выйдя за калитку, я увидела, что Ника сидит на лавочке в прежней позе. Лицо ее было совсем темным от мороза.

Сердце мое упало. Не замерзла ли она насмерть?!

Я подскочила, хотела натянуть на нее курточку, но Иван отстранил меня, стащил с себя тулуп и закутал мою подругу.

– Так-то добре, – хмыкнул он. – А то носят всякие фигли-мигли вместо одежи и хотят еще, чтоб тепло было.

Он снял с себя ушанку и водрузил на голову Нике.

– Три дня нехай это носит, и болеть не будет.

Ника пошевелилась, застонала, подняла на нас глаза, но мутный взгляд сразу же сменился удивлением:

– Во дела…

Я поняла, чему она удивляется. Сняв бесформенный тулуп и шапку, какие носят сельские старики, Иван Хмара стоял перед нами в старинном казачьем убранстве. Длинные усы с характерным изгибом вились вдоль подбородка, густые седоватые брови на худом загорелом лице почти смыкались на переносице…

– Иване! Ну ты там скоро?

У меня медленно отвисла челюсть. По улице ехали казаки. Длинной вереницей, на лошадях, они направлялись в сторону курганов и внимательно смотрели вперед. Как и в первый раз, ни один из них даже не глянул на нас. Последний, который, собственно, и окликнул Ивана, вел в поводу оседланного вороного коня. Но и этот казак смотрел исключительно на Ивана, нас всех для него словно не существовало.

– Заждите, – ответил Хмара. – Сейчас.

– Ох уж эти характерники, – проворчал казак, останавливаясь. – Вечно у них свои тайны. И что б я ото делал там на обочине…

А Иван подошел к моей бабушке и вдруг резко дернул ее за руку.

Бабушка вскрикнула, схватилась за локоть, а потом долго смотрела на свои руки, будто впервые их видела.

А у Ивана в руке осталось что-то небольшое, вытянутое и мерзкое, он ловко сунул это в суму при седле. К тому же седлу была ловко приторочена и мумия.

А потом он вынул из кармана нечто маленькое и протянул Нике:

– Держи, доню. Пригодится. И впредь не бери чужого золота.

Она кивком поблагодарила его и крепко зажала вещицу в плохо гнущихся пальцах.

– Ну, бывайте! – Иван Хмара вскочил на коня и, не оглядываясь, поскакал догонять товарищей, последние из которых уже скрывались в серой мгле.

Эпилог

Ника добросовестно носила тулуп и шапку три дня и действительно не заболела. Что за вещицу подарил ей казак, она так и не сказала никому.