Ведьмин ключ

Всем было хорошо в этот вечер. Когда ещё было так хорошо – никто уж не помнил. Была середина ночи. Осип Иванович пошёл проводить почтальона до его квартиры. Когда вернулся к своему дому, то у крыльца, где особенно густо залегла темнота, показалось ему, что кто-то снова проскочил под ногами, на этот раз явственно мяукнув. Он нагнулся, пошарил рукой.

– Киска! Или кто ты? – протянул Осип Иванович.

Котёнок замурлыкал, притёрся боком к валенку, поставил хвостик торчком, головой скользнул по руке. Осип Иванович поднял его, прижал к груди.

– Знать, такая твоя судьба, – гладя его по худенькой спинке, проговорил он. – Кто ты, Верещуха, нет ли, а живая душа, вот что главное…

Он вошёл в избу, опустил котёнка на пол. Вика сразу подскочила к нему, присела, затараторила:

– Это наш будет, правда? Он такой маленький. А как его звать?

– Это Вереща, – серьёзно объяснил Осип Иванович и погрозил пальцем захохотавшему Котьке.

Накануне нового, сорок четвёртого, года Викину тётку выписали из лечебницы. По поручению парторга Александра Павловича привёз её из города на полуторке завклубом Трясейкин. Высадил у подъезда, сам побежал наверх, постучал в дверь. Увидев Котьку, он картинно раскланялся и, подавая ему сумки, язвительно произнёс:

– Кажется, ваш роман (он сделал ударение на первом слоге) в духе «Барышня и хулиган» приказал долго жить? Встречайте учительницу.

Он наклонился, когда ставил сумки у Котькиных ног, и Котька подумал: до чего же удобно дать ему в сейчас в лоб, насладиться зрелищем, когда Илька будет пересчитывать ступени лестницы. Котька упёрся руками в дверные косяки, занёс было ногу для удара, но Марина Петровна уже поднималась по лестнице.

– А-а, мальчик. – Она прошла мимо Котьки и, обращаясь к Вике, сказала: – Мальчик подрос.

Уже в комнате, помогая тётке снять пальто, Вика показала рукой в сторону Котьки:

– Это Костя Костромин.

– Да-а-а, – неопределённо протянула хозяйка и принялась пристально рассматривать комнату, как незнакомую. Обошла вокруг стола, оглядела оранжевый абажур, висевший над ним, затем взяла скамеечку и села к печке. Открыла дверцу, долго смотрела на огонь, положив руки на колени. Вика с Котькой, не шевелясь, сидели на чёрном дерматиновом диване с круглыми жёсткими валиками, когда услышали её спокойный голос:

– Его здесь уже нет.

– Кого? – Котька очень тихо, как ему показалось, спросил Вику, но Марина Петровна размеренно, чётко выговаривая слова, как привыкла на уроке, ответила:

– Моего мальчика, моего Володи, уже здесь нет. Он убит на фронте. – Она закрыла печную дверцу, тяжело поднялась, прошла к шкафу, достала свой поминальный свиток, развернула его. – Мой сыночек погиб. Как все…

Вика, словно выдохнув свой страх, обмякла на диване. Котька положил руку на её плечо, посидел ещё немного, потом, кивнув глазами на тётку – видишь, с ней всё в порядке – ушёл, осторожно закрыв за собой дверь.

Теперь Вика стала реже бывать у Костроминых. Чаще приходил Котька, помогал чем мог: колол дрова, таскал воду, приносил картошку и, если случалось, кусочек мясца или рыбки от главных добытчиков – Осипа Ивановича и Филиппа Семёновича. Дымокур теперь жил дома: объявился Ванька, с золотой фиксой во рту и с наколками каких-то русалок и морских чудищ на плечах.

Весна в тот год пришла рано. Амур как-то неожиданно взнялся, быстро отшумел шугой и отторосил. Начальство торопило с подготовкой судов к навигации – шутка ли, почти на месяц раньше сроков вскрылась река. На сборы и подготовку к первому рейсу на настоящем большом пароходе оставалось совсем мало времени. Котька приходил домой поздно, пропахший горелым маслом и мазутом, с руками, как, смеясь, говорила Вика, навечно негритянскими.

Однажды, тихим апрельским вечером, подходя к дому, Костя увидел Вику. Она сидела на крыльце, по-старушечьи подперев голову рукой, в другой держала конверт. Котька подбежал, присел рядом и в нетерпении и страхе крикнул:

– Да что в нём?

– Отец нашёлся, прочти. – Вика протянула ему конверт.

– Ну так и радуйся, а то напугала прямо.

Вика почти зло посмотрела на Котьку:

– А я и радуюсь! Мы скоро уедем в Ленинград!

После снятия ленинградской блокады Котька думал о её отъезде, но это будет где-то там, потом… Сейчас он смотрел на Вику, ясно понимая, что она уходит от него навсегда, в другую, недоступную для него, жизнь, с дворцами, каналами, музеями, о которых она так восторженно рассказывала. И Котька заплакал, заплакал горько, навзрыд, не таясь и не стесняясь…

– Не плачь, – успокаивала Вика. – В Ленинграде много речных, морских и всяких училищ. Поедем вместе, не плачь.

Он кивал головой, размазывал ладонью по лицу чёрные слёзы. Успокоившись, сказал как о чём-то очевидном:

– Забудешь ты нас со своими мостами, фонтанами-шутихами…

– Да нет там уже никаких шутих! – вскричала она и совсем тихо добавила. – Да и самого Петергофа, говорят, тоже нет.

– Ну так оставайся! – в отчаянии крикнул Котька, хотя понимал, что это невозможно, да и не нужно.