Ведьмин ключ

– Вечер добрый, – поздоровался он с сидящими за столом Матрёной, Катюшей и Трясейкиным. Они играли в подкидного.

Изумлённые, они молчали. Осип Иванович снял шапку, присел на некрашеную табуретку.

– Чайку не выпьешь, сусед? – отгрудив от себя сданные карты, с вызовом спросила Матрёна. И по тону, и по виду её было ясно, что она станет защищать устроенный ею лад до смерти.

Осип Иванович отказался от чая. Он смотрел на Катю, вопрошая глазами: «Написал, нет ли?» Катя покачала головой, поднялась и ушла на другую половину дома. Илька метал сердитые взгляды с Матрёны на Осипа Ивановича, будто спрашивал: «Чего он припёрся, старый хрыч?»

– Ты давненько не бывал у нас, сусед, – пропела Матрёна.

– Я о сыне чего узнать пришёл, – нахмурился Осип Иванович. – Письма, случаем, не было?

– Случаем не было. – Матрёна вздохнула, поджала губы. – Жисть нонче какая? Есть – и нет её. Так чего ждать девкам?

– Хватит, мама! – ворвалась Катюша. – А вам, Осип Иванович, если придёт письмо, я сама принесу.

– Уж прискочит, принесёт, – закивала Матрёна. Она вытерла рот, поддёрнула концы чёрного платочка.

Осип Иванович вышел из дома, и сразу до его слуха донеслись истошные выкрики Матрёны, визг Катюши и примирительный бормоток Иллариона. Он сошел с крыльца, пошел к своему. Когда свернул за угол, почудилось ему, что прошмыгнула у него в ногах какая-то тень и чудно проскрипела. Осип Иванович стоял, приглядывался – что такое? «Звук подаёт – ни на что не похожий» – вспомнились слова Дымокура.

– Верещуха! – неуверенно, но с тайной надеждой на добрые вести признал её существование Осип Иванович и, уже взбодрённый нечаянной встречей с как там её – кто знает, появился в доме.

Есть, бывают на свете совпадения. Какая-то сила неведомая сводит разные концы событий и связывает в один узел – плохой или хороший. Только отец в дом – следом на порог почтальон и трясёт фронтовым треугольником.

Осип Иванович схватил его, поднёс к плохо видящим глазам, в отчаянии сделал круг по кухне. Подбежали и Котька с Викой. Глазастая Вика сумела прочесть адрес отправителя, хотя отец всё кружил, растерянно приговаривая: «Не вижу!..»

– От Серёжи! – крикнула Вика.

Осип Иванович перестал кружиться, засеменил в комнату за очками. На ходу пристраивая их на нос, он вернулся на кухню, встал посередине.

– Его почерк! – Он помолодевшими глазами посмотрел на ребят.

Стал аккуратно разворачивать треугольник, потом, вспомнив про почтальона, схватил табуретку, усадил.

– Это из вечерней почты. Её ещё не разбирали. А я, как нарочно, глянул – Костроминым, ну и прихватил. Знаю – заждались.

Гавриил Викентьевич хитро подмигнул Котьке, дескать, видишь, как всё обошлось, и, притянув Котьку за локоть, шепнул:

– Вот сегодня я настоящий Гавриил! – Котьке было недосуг разбираться, почему почтальон сегодня настоящий Гавриил, а вчера что ж? – отец уже читал письмо вслух.

Сергей сообщал, как во время одного полёта пришлось выброситься с парашютом над вражеской территорией. Почти месяц выходил к своим. Вышел без единой царапины. Только жалеет свой истребитель, хорошая была машина, привык к ней. Теперь летает на новой. Сообщил, что написал и Катюше письмо, да и всей родне настрочил с радости. Просил не беспокоиться о нём, у него всё в порядке. Немцев бьют всё сильнее, и они, как им и полагается, начинают выдыхаться. В конце приписал, что в части его ждало несколько их писем и в одном о смерти матери сообщалось. Он не находит слов выразить свою боль, обещает еще сильнее бить фашистов за Костю-большого и за маму, мстить им на ихней уже земле.

Осип Иванович не отпустил почтальона, слазал в подпол, достал бутылочку водки, оставшуюся от скромных поминок Устиньи Егоровны.

После первой же рюмочки захмелевший Гавриил Викентьевич разговорился:

– Я, видите ли, некоторым образом, я человек непьющий. Алкоголь, знаете ли, вяжет пальцы, а я ведь на флейте играл. – Он поднёс руки ко рту, заплясал длинными пальцами по воображаемым клапанам. – Первая флейта! Всегда по правую руку от маэстро!.. Нет-нет, благодарю, я больше не пью.

Осип Иванович не стал настаивать, сам же пригубил ещё, расслабился, одну руку забросил на спинку стула, улыбался, отдыхал душой.

– Но мне больше не играть в образцовом оркестре, – печально продолжал почтальон. – Когда горел под бомбами наш эшелон, я вытаскивал из вагона детей. Уж за что там схватился в дыму и пламени, не помню, но смотрите. – Он показал ладонь правой руки. Ожог был страшный, стянуло сухожилия и пальцы поджались. – Да-а, конечно, если бы в больницу сразу же да массажи, ванны, то… А теперь что?

Он помолчал, доверительно коснулся плеча Осипа Ивановича.

– Я вам открою свой секрет, прошу простить. – Гавриил Викентьевич прикрыл глаза, собрался с духом. – Я женюсь! Некоторым образом – вступаю в семейную связь с женщиной, работницей почты, тоже эвакуированной. И уезжаю на родину, в Киев.

– Помогай вам Бог! – прочувствованно произнёс Осип Иванович.