Ведьмин костёр: обожжённые любовью

Чтобы унять дрожь, которая колотила меня с того самого момента, как начался разговор с Мирелой, я быстро оделась и вышла на улицу. Мне нужно было побыть среди людей, чтобы отвлечься и снять волнение. А где потолкаться, как не на площади? Там, где чуть ли не каждую неделю выступали скоморохи. И не только из нашего обоза, но и из других ватаг, что прибыли в Град на зимовку.

За месяц пребывания в городе дорога к колокольне и обратно была истоптана мною десятки раз, поэтому ничего опасного я не ожидала. Шла, не торопясь, и вдыхала морозный воздух, который потихоньку остужал мою голову и унимал внутреннюю дрожь. Морозец щипал щеки.

Сегодня я посочувствовала стражнику, что дежурил на верхотуре колокольни. На высоте к морозу присоединялся ветер. Зато можно было быть уверенным, что пожар, если тот, не дай боги, случится, будет распознан в самом зачатке. Рачительный хозяин Града заботился о своих владениях. Видели мы этим летом, как дотла может сгореть город. От деревянных изб Извора осталось лишь пепелище. А сколько людей враз сделались бездомными? Зря мы тащились в такую даль, чтобы дать представление. Не перед кем было ложки бить и частушки петь.

Я старалась идти по обочине, чтобы не быть снесенной всадниками и толкающимися людьми. Коляда в этот год выпадала на четверг, Перунов день, поэтому народ торопился отовариться на ярмарке уже сегодня, чтобы встретить день зимнего солнцестояния сыто и весело. Наши тоже готовились. Шили новые колпаки, придумывали веселые сценки–драки, репетировали трюки с огнем.

«Ай, ромалэ, ай, чавалэ!» – услышала я за спиной на подходе площади. Оглянулась и увидела, что меня нагоняет толпа темноволосых и черноглазых парней, одетых по–праздничному ярко. Веселясь, они скалили зубы, что казались ослепительно–белыми на смуглых лицах, толкали друг друга и гоготали, точно кони.

Я пригляделась и поняла, что вижу перед собой молодых жеребцов из того самого табора, что с таким нетерпением ждали женщины нашего обоза. Среди всех выделялся один – высокий и красивый. Плечистый парень обладал той жгучей южной красотой, какой отличались все рома. Было заметно, что он в этом табуне резвых «скакунов» верховодит, а остальные к нему относятся с уважением, если не сказать, с опаской. Не толкают и не подсмеиваются.

Я остановилась и прижалась спиной к забору, чтобы меня ненароком не снесли. Парней шло много, никак не меньше двух десятков. Попавшиеся им на пути тоже боялись быть сметены волной и так же, как и я, липли к заборам.

Не знаю, что выделило из толпы меня. Приметили выбившийся из-под платка ярко-рыжий локон, или на особый манер сшитые юбки – их и душегрейку отдала мне Мирела. Вещи остались от ее дочери, матери Зорьки. Я сильно раздобрела и в прежнюю одежду уже не помещалась. Покупать новую на каких-то два месяца, посчитали невыгодным. Вот и донашивала чужие, но еще добротные вещи.

– Это кто у нас такой красивый?

Гожо, а это был он – я слышала, как его окликали, наклонился надо мной. Вытащил на всю длину и накрутил на палец мой рыжий локон. Потянул, чтобы я подалась вперед.

– Отпусти, – процедила я сквозь зубы.

– Из какого табора будешь? – Гожо и не думал отпускать. Держал меня за прядь, чтобы не дергалась и не сбежала.

– Отпусти, а то хуже будет, – я с угрозой сузила глаза.

– Что же ты, красивая, все грозишься? Хочешь, мы тебе жениха под стать подберем. А? – обернулся он к своим. – Кто желает румяного яблочка? Беленькая, спеленькая…

Я никогда не куражилась над людьми. Хоть и не делал Гожо мне больно, я чувствовала, что сейчас он свершает насилие: держит за волосы, не дает уйти, еще немного и швырнет в толпу «женихов», чтобы они сами оценили, насколько свежа «невеста».

«Мать–сыра земля, помоги», – попросила я Мокошь и схватила Гожо за руку. За ту самую, какой он держал меня за волосы. Схватила крепко, зная, что сейчас нас обоих обожжет.

– Эй, что ты делаешь? – зашипел Гожо. Вскрикнул бы от боли, но стыдно было показывать себя слабаком перед товарищами. Девчонка всего лишь схватила за руку. – Что там у тебя? Угли?

Он был бы и рад отцепиться от меня, но уже я не позволяла. Видела, как зло смотрел, но не отпускала.

– За тобой, Гожо, смерть ходит по пятам, – произнесла я тихо, но так, чтобы услышал. – Я вижу, как она скалится из-за твоего плеча.

– Откуда знаешь? – выдохнул он, уже не пытаясь вытащить руку из моего захвата. – Ведьма?

– Все рома немного ведьмы, – повторила я слова Мирелы. – А я вижу, что погибель придет к тебе от острого клинка, зажатого в женской руке.

– Ни одна женщина не посмеет. Знает, что голову оторву, – Гожо бахвалился, но я видела, как страх делает его кожу серой.

– Эта посмеет. Она отчаянная. В ее глазах лютая ненависть живет. Она твое дитя под сердцем носит. Наверняка ты обещал на ней жениться, но посватался к другой.

– Раз под сердцем дитя, значит, не Зора… – Гожо уже не смотрел на меня. Мысленно перебирал тех, кого мог обрюхатить.

Таких гулен, как он, у нас в городе называли курощупами, и мне сделалось противно прикасаться к его руке. Брезгливо отбросила.