Ведьмин Кут

Хитростью своей добыла-таки Дунька волосы заветные, с гребня, которым Полина косу причёсывала, в тот мешок сунула, да под воротами, как чертовка велела, и прикопала. Радости её предела не было, да только всему плата есть, и за Полинино горе тоже своя цена была. Запросила колдунья у Дуньки глупой жизнь первенца её.

– У тебя всего одного не станет, а у неё все помрут, – прошамкала карга, – Невелика цена.

– Согласна, – наспех отмахнулась тогда от неё Дунька, которой не терпелось уже поскорее приступить к делу своему чёрному.

Так и вышло. Не прошло и двух лет, как к Дуньке жених посватался. И на такой товар свой купец нашёлся. Сыграли они свадебку, вскоре и понесла Дунька. А как родился ребёнок, так и не стало его тем же днём.

– Бог дал, Бог взял, – люди говорят.

Да только не Бог эту душу прибрал, а досталась она тёмным силам по уговору Дуньки с колдуньей. Дунька, конечно, про то помнила, и с облегчением вздохнула – расплатилась. Теперь можно и жить начинать, а Полинка проклятая пущай до конца дней своих мается. Эва, ей уже тридцать на носу, скоро и родить больше не сможет. Так и надо ей. Не достался Гаврила – красавец и богатырь – Дуньке, так пущай мается со своим пустоцветом Полинкою. И Дунька расхохоталась при мысли о том.

***

И вот нынче, в дождливый июньский день, в четверг на зелёных святках, поминали бабы своих младенцев, умерших без крещения. Поминала и Полина. Собрала с утра стол, кутьи наварила, булок белых пышных напекла, киселя приготовила, блинов да сметаны, яиц накрасила луковой шелухой, ещё по малости разного. Гаврила на работу ушёл, в кузню, а она осталась ребятишек ждать. Загодя она их созвала. Уж так положено нынче – следует к себе за стол детей соседских собирать. Прошлась Полина по дворам, позвала ребят. У матерей их спросилась, позволят ли. Позволили те. Не все Полину винили да осуждали, были и те, кто жалели её горемыку. И вот нынче, в назначенный час, пришли к Полине в избу пятеро ребятишек – головки льняные, глазки голубенькие, носишки конопатые, рубашонки цветастые – три девчоночки да два мальчишечки. Аккурат по числу её умерших деточек.

Глядела Полина на них с любовью, с ласкою материнской, нерастраченной За стол усаживала, тайком слезу утирала, глядя, как с аппетитом едят ребятишки её угощение. Радовалась – вот и моим ребятам на том свете нынче сытно будет, всё глядишь полегче, можа и простит меня Бог, и над детками моими смилуется и примет их в царствие небесное, не даст стать навками. Не будут они летать над миром проклятыми душами, сосать молоко рожениц, да, принимая птичий облик и сбиваясь в стаи, сводить их с ума своими криками.

– Таке младенцы дюже как страшны для живых, – вспомнились Полинке слова бабки Евграфии, Графы по-простому, – Коли на родившую бабу нападут ночью таки навки, так будут сосать её молоко до тех пор, пока и кровь всю из её не выпьют, и у детей малых пьют они кровинушку. Хоронют-то их далече от других, за оградкою, или на перекрёстке, а то и вовсе у дома, под порогом, под забором, иль у хлева. Да только лучше так-то не делать, в тако место будет всегда молния бить, так и хату спалить недолго. Пущай на святой земле лежат, хоть и поодаль от других упокойничков. Там хоть ведьмы проклятые до них не доберутся.

– А на что они ведьмам-то? – спрашивали бабку Графу девки, собравшиеся у неё в избе, чтобы осенними долгими вечерами послушать былички да побасенки старухины. Шибко затейливо она их сказывать умела.

Среди тех девок была и Полина, тогда ещё незамужняя.

– А ведьмы-то тех младенцев выкапывают, да из их жира делают себе мазь, чтобы, намазюкавшися ею, летать на свои шабаши.

Девки ёжились от страха и придвигались друг к другу поближе, боясь глядеть в тёмное окно, в котором отражался причудливо огонёк лучины.

– Ишшо могут таке дети стать игошками, – продолжала бабка Графа, – Но те больше из проклятых, да погубленных матерями, ежели такой игошка в избе заведётся – добра не жди. Проказничать будет, всё бить да бросать, домашних кусать. А то на мельницах да в омутах селятся их души, караулят поздних путников, топят их, али огоньками-блудничками по чащобе носятся, заводят доброго человека в болото, в самую трясину. А могут и птицей без перьев оборотиться. Сядут на крышу избы и кричат так долго-протяжно, плачутся, жалятся, просят их окрестить.

– Нешто не спасти их никак, бабушка, деток этих несчастных? – жалобно спрашивали девчата.

– Отчего же, всё можно, ежели мать крепко захочет. Для того надобно поминать их в среду на Страстной седмице, да в четверг на Троицкой. Мать должна купить сорок крестиков, да раздать соседским ребятишкам, али в храме оставить и наказать тамошним, мол, кого будут крестить, тем подарите. Тогда-то окрестится их дитя, и попадёт к Богу, а не станет потерчатком.

Так и стояли в ушах Полины бабкины наставления, думала ли она о те годы, что пригодятся они ей, что придётся ей детей своих одного за другим провожать, не нарадовавшись, не нацеловавшись, не вскормив их молоком своим, не выпестовав, не увидев их первых шагов, не услышав первых гулений…