Ведьмин рассвет

А музыка… музыка становилась все более целостной.

Звуки складывались и рассыпались. Или нет. Они будто искали друг друга, чтобы соединиться друг с другом, склеиться намертво. И тогда на белоснежной ткани полотна проступали цвета.

Смутные.

Я моргнула и отвернулась. Да уж. Показать и вправду проще. Но мне надо о своем творении думать. Я мазнула кистью в уголке и, не удержавшись, потрогала холст, который из белого стал сероватым. Мажется. И краска тепля такая.

Что там дальше?

Силу?

Тогда лучше вот… я пока ведьма неопытная, так что придется вымазать руки. Я растопырила пальцы и коснулась холста. И левой рукой тоже.

Вдох.

И… эмоционально значимое, стало быть. И что им, эмоционально значимого показать-то? Поляну, на которой умирала темная ведьма? Или ту пыльную сокровищницу, которая есть под корнями дуба? Или черноту на руках Святы? Страх за нее?

А может, кладбище. Я ведь только вчера там была, помню все распрекрасно. И память эта, подстегиваемая силой, рвется. Но я удерживаю.

Будь это для меня одной, я бы…

Нет.

Это личное. Слишком личное. Перед внутренним взором мелькали лица. Дядя… почему-то не такой, не страшный совсем, а мальчишка вихрастый, который того же возраста, что и Мор с Гором, только надломленный и злой. Он хотел бы быть иным, но не знал, как.

А когда понял, то и поздно…

Тоже нет.

Это все потом. Как и самокопания. Зато…

Я вдруг снова оказалась там, где живым не место. Серая, седая равнина. И снег шел. Или пепел? Сизые клочья падали с небес, которые тоже равнина. Здесь небо и земля – отражение друг друга. Но и пускай. Пеплом укрыло травы, но острые иглы стеблей пробили этот покров.

И дорожка есть.

И дуб. Хорошо… яркий такой. Здесь, в окружающей приглушенной серости, все краски воспринимаются ярче и резче.

Его ствол словно из янтаря выточен, такое же полупрозрачное живое золото. А листва – все оттенки изумруда. И не только его. На нижних ветвях показалась рыжина, которая появляется в первые дни осени. И значит, скоро она поднимется выше, захватывая лист за листом.

А потом и вовсе дерево станет медным.

И листья упадут под собственной тяжестью.

Странно о таком думать. Да и… я же просто рисую.

- Сила, - она стояла за моей спиной, та, с кем я не стала бы встречаться по собственной воле. – Это сила. Тянет к порогу. Но тебе и вправду здесь не место, девочка.

Она столь же высока и неестественно прекрасна. До ужаса. Теперь я во всяком случае понимаю, что значит выражение «ужасно красива».

Сомнительный комплимент.

- Искренний, - возразила богиня и наклонилась. – Но раз уж ты сама нашла путь, то пускай… я не могу сполна наделить тебя своей силой. Это нарушит равновесие.

Её губы коснулись моего лба.

И прикосновение это причинило боль. Такую, что я, не выдержав, закричала. Громко-громко.

- Теперь ты можешь приходить и не опасаться, что не найдешь обратной дороги.

Богиня выдержала мой крик.

А слезу поймала пальцем.

Поднесла к губам и выпила. Это… это было очень странно.

- В слезах, пролитых от души, много этой самой души, - сказала она и велела. – Возвращайся. Все же живым здесь не стоит находиться слишком долго. Особенно поначалу.

А потом дунула.

И я вернулась.

Выдохнула.

И поняла, что замерзла. Заледенела от макушки до кончиков пальцев, которые просто-напросто не ощущались. И я поспешно сунула их в подмышки. Зубы стучали.

Солнце.

Солнце, наполнившее площадь, будто чашу, не грело. Точнее грело, но мало. А я… я пыталась справиться. Здесь так много всего… всего много.

Запахов.

Звуков.

Цветов. Яркие, слишком даже. Громкие. Оглушающие. Музыка эта… эта музыка, кажется, в голове звучит. Такая… такая переливчатая. Успокаивающая.

Именно, Ласточкина, тебе успокоиться надо.

Вдох сделать. И выдох. Медленно так. Вспомнить, чему тебя на медитациях учили. Не поддаваться панике и дышать, дышать… музыку вот слушать. Теперь будто ручей журчит, пробираясь по камушкам, спешит, несется к реке.

Или дождь.

Теплый, летний, который бы пить, пить, не умея напиться. Собирать капли в ладоши… и легче становится. Вот так. Вдох и выдох. И холод отступает, хотя все одно озноб трясет.

Надо было рисовать что-то другое.

Кстати…

Я осторожно покосилась на Стужу. Полотно было почти на том месте, на котором и в прошлый раз, хотя челночки мелькали с безумной скоростью, и полотно прибывало быстро.

Следовательно, там, где я была, время течет иначе?

Возможно.

А возможно, что времени как такового там вовсе нет. Но это не самое странное.

Я пошевелила пальцами, к которым возвращалась чувствительность. И вот лучше бы не возвращалась. В смысле, ощущения такие, словно я руку в крапиву сунула. Ну да ничего, перетерплю. А так… я огляделась. Девушки работали.

Сосредоточенно.

Кто-то что-то да писал. Кто-то лепил, кто-то словно бы руками махал… а на экранах одна картинка сменяла другую. Вот девушка с ворохом смоляных кудряшек, подвязанных голубой ленточкой, с сосредоточенным видом мнет кусок то ли синего пластилина, то ли глины. Хотя почему синей?

Вот моя старая знакомая, подвязавшая светлые волосы лентой, недовольно хмурится, глядя на холст.

Вот…