Ведьмин смех

– Надо Джейн спасти, что хлебной лавкой располагает. Вернулся Поэт, который ее жизнь испортил, и вернулся по ее душу. Потому что осталось у нее ее золотое кольцо. А если кольца у нее не будет, Поэт ее пощадит.

– А если кольцо у меня будет, он меня стукнет? – страх мальчишки пробился даже сквозь чары.

– Да… Незадача, но нельзя же ему позволить навредить Джейн?

Дождавшись кивка, Элиза продолжила:

– Вот что, ты мне принеси. Я ведьма все-таки, слова особые знаю, мне МакГанн не страшен. Главное – Джейн помочь. Понял?

Питер кивнул, допил лимонад и пошел прочь из лавки. Элиза улыбнулась. Кольцо у Джейн действительно стоило забрать – может, теперь и жизнь сложится, замуж позовут? Фейские дары они такие, похуже любого проклятия.

Нехорошо, конечно, вот так с людьми поступать, да стрелка часов уже к пяти склонилась, еще немного – и закат, а там и костер до небес, и двери между мирами откроются, и времени совсем-совсем не останется.

Почему-то так тоскливо вдруг сделалось, что Элиза обняла себя за плечи и несколько минут стояла так и жалела себя, одинокую ведьму против целого города. А потом встряхнулась, улыбнулась и перешла к следующему пункту плана – факел из башни.

Элиза вновь закрыла лавку и задумчиво вздохнула. С первым поручением она справилась, отправив Проныру, и ей даже почти не было стыдно за колдовство. С оранжевым клубком решила разобраться потом. Зачем вообще ему клубок понадобился?

Теперь надо было добыть ключи от башни, а у кого они могли быть? У той, кто в башне на первом этаже живет, старьевщицы Мак-Кинток.

Потому Элиза прошмыгнула вдоль домов мимо площади, чтобы ее снова не заметили и не окликнули, а то задумаются, почему это вдруг она носится туда-сюда по городу, хотя обычно безвылазно в лавке сидит.

Зато старьевщица Мак-Кинток ей обрадовалась.

– Заходи, Элиза, детка, – позвала она. – У меня ни души с самого утра не было. Пойдем с тобой посидим, как девочки!

И хихикнула.

Элен Мак-Кинток была сухонькой, белой, аккуратной и очень чистой старушкой, и лавка ее была такой же: аккуратной и белой. И не скажешь, что тут старьевщица промышляет.

В лавке не задержались – сразу прошли в маленькую жилую комнату. Элиза была здесь несколько раз и неизбежно поражалась количеству белых ажурных покрывал и пушистых овчинных шкурок на всех поверхностях. Как будто всю комнату пухом от одуванчиков укрыли.

Элиза сбросила туфли на пороге и села прямо на белый вязаный ковер. Мак-Кинток отлучилась на крохотную кухоньку поставить чайник и веселым, чуть скрипучим голосом прокричала оттуда:

– А не капнуть ли нам в чаечек коньячку?

– Пожалуй, можно! – в тон ей ответила Элиза.

Мак-Кинток принесла поднос с чайником и глиняными чашечками. Рядом стояла «дорожного» размера бутылочка коньяка.

– А откуда такие? – повертев в руках чашку, спросила Элиза. – У букиниста Макконахи такие же.

– А, это? – старьевщица разлила чай по чашкам и добавила по несколько капель коньяка. – Долгая история, ну да я расскажу.

Она села в глубокое плетеное кресло, а Элиза притянула к себе на колени белую овечку из свалянной шерсти и приготовилась слушать.

– Знаешь, небось, что в этой башне жил МакГанн, которого Поэтом кличут? – старушка потыкала пальцем в потолок. Ведьма кивнула. – Ну вот, стало быть, он в свое время у гончара в подмастерьях ходил. А тот его потом и прогнал, да еще со скандалом!

– За что прогнал-то? За дело? Может, потому МакГанна вором и зовут?

– Никакой он не вор! – припечатала Мак-Кинток. – И не убийца уж, прости господи.

– А кто же он тогда?

– Он – дурак!

Элиза рассмеялась – до того суровое было выражение лица у старушки.

– Смейся-смейся, а все выходит, что дурак он. Мне же годочков много, и семь раз по семь я считать умею. Каждый раз одно и то же: как ни наймется к кому, так очень скоро начинает делать сокровища всякие золотыми своими руками. Мастерам это, конечно, не нравится, вот и вышвыривают его вон. А потом девушка находится, которая пригреет… И я нет-нет да понадеюсь, что девушка хорошая появится, сильная да терпеливая, а нет. Все снова на круги своя…

– А местные что, забывают? – осторожно спросила Элиза.

– На роду у них написано – забывать, – нахмурилась Мак-Кинток. – Тебя же вот забыли.

– Вы меня помните?

– Еще б не помнить, как ты девчонкой тут бегала, вороной оборачивалась, а МакГанн тебя от окна гонял. Все я помню.

Вороной оборачивалась?..

Элиза была уверена, что с рождения лишена семейной способности к оборотничеству. Современная ведьма – как с разочарованием говорила мать – только на картах гадать умеет да глаза отводить.

– А как… вы… почему?.. – от волнения комок встал в горле, и Элизе сложно стало говорить.

Но Мак-Кинток ее поняла.

– Не знаю я, почему, – усмехнулась она. – Может, потому что в детстве в лес забрела и вышла через три года, может, и не я вообще вышла, да только разбираться тогда не стали. Вернулась – и ладно. Только вот прясть я после этого начала так, что никогда ни в чем не нуждалась. Потому и решила старину беречь. А у вещей память есть. Видимо, они мне помогают как-то…

– Вот оно что… – ошарашенно пробормотала ведьма.