Ведьмин век. Трилогия

Наверху, в глубине коридора, снова открылась дверь; от еле слышного звука Эгле содрогнулась. Она чувствовала, как он подходит ближе, останавливается в нескольких шагах, соблюдая дистанцию:

– Так и будешь тут сидеть?

Я проиграла этот бой, подумала Эгле. Мартин был прав, проще договориться с паровым катком. Он потому так легко отказался от власти, потому что он сам и есть власть. Над ведьмами ли, над инквизиторами или над обывателями, и сам над собой, и над чужими судьбами – власть его неотчуждаемое свойство, вроде генетического кода. Вот он задал вопрос, начиненный упреком, надо что-то ответить, а не молчать так по-хамски…

Он сел за ее спиной, на самую верхнюю ступеньку:

– У нас ведь есть о чем поговорить, кроме Мартина. О твоем будущем, например. Ты готова?

Эгле посмотрела на него через плечо, снизу вверх. Он сидел на ступеньке, в голубых домашних джинсах и толстом вязаном свитере, подчеркнуто мягкий, не похожий на себя, будто нарочно демонстрируя ей смену настроения и статуса:

– Ты ведь на меня не обиделась? Нет?

* * *

Вернувшись среди ночи на съемную квартиру, Мартин обнаружил, что здесь убирали – пол повсюду вымыт, брошенная одежда выстирана и высушена, панель на стене тщательно протерта и остатки явь-знака исчезли без следа. Компьютер Эгле стоял посреди чистой столешницы.

Мартин сел за стол и прижался щекой к ее ноутбуку, закрыл глаза. Эгле напрасно думает, что сможет что-то изменить в их отношениях с отцом. Ради этой призрачной, заранее обреченной попытки она осталась в Вижне, и Мартину казалось, что он опять ошибся. Не надо было ее оставлять.

Какой невыносимо длинный, неподъемно сложный день. Эльвира, старшая дочь герцога, вышла замуж за иностранного аристократа и живет за границей. Тогда, в герцогской ложе, она угощала четырнадцатилетнего Мартина шампанским, и он веселился, немного нервно. До его решения стать инквизитором было еще два года…

Он почувствовал, что засыпает головой на столе, и заставил себя выпрямиться. Тонкий компьютер Эгле нагрелся под его щекой. Мартин погладил его, как живое существо, и осторожно переложил в ящик стола.

Повертел в руках телефон. Написал Эгле: «Ты спишь?»

Ответа не было.

* * *

Фотография маленького Мартина стояла на каминной полке. Клавдий, в джинсах и свитере, подкладывал поленья в камин – почти касаясь языков пламени, как если бы огонь совсем не жег его.

Эгле, устроившись в кресле в отдаленном углу комнаты, обняла себя за плечи, пытаясь унять нервную дрожь.

– Холодно? – Он избегал смотреть на Эгле, хотя она уже почти адаптировалась. Почти заново привыкла находиться с ним под одной крышей. Ее трясло, но не от холода и не от присутствия Клавдия.

– Н-нет. Просто знобит.

– Немудрено, – пробормотал он со вздохом. – Был трудный день.

Он сел у камина на гладкий деревянный пол, прислонился спиной к стене, облицованной камнем:

– Я должен был удержать Мартина, когда он решил стать инквизитором. Покривил тогда душой, сделал вид, что не могу манипулировать сыном. Но я мог. Надо было остановить его.

– Тогда много людей из тех, что выжили, были бы мертвы сегодня, – сказала Эгле. – Например, я…

– И правда. – Он посмотрел на потолок, где играли отсветы пламени. – Скажи, там, в Ридне, тебе не хотелось все бросить и сбежать в горы?

Он говорил отстраненно и буднично, будто спрашивал о расписании авиарейсов на завтра. Эгле прокляла себя, что напросилась на этот разговор.

Она вдохнула, выдохнула и рассказала ему все, что произошло с момента, когда она поймала паническую атаку в маленьком съемном доме в предместьях Ридны. Она рассказала о танце по крышам, о горах и тумане и о мигающем огне светофора. А под конец она призналась, что поклялась себе молчать и сохранить этот случай в тайне.

– Меня поражает, как ты мне доверяешь, – сказал он задумчиво. – Если бы Мартин доверял мне хотя бы вполовину столько, я был бы просто счастлив…

– У Мартина, – сказала Эгле через силу, – что-то вроде профессиональной деформации. Он привык доверять только себе.

– Утешительная версия, – пробормотал Клавдий. – Учитывая, как много я ему лгал…

Он замолчал, повернув лицо к огню. Эгле ждала, не решаясь лишний раз пошевелиться.

– Видишь ли, я знал, что тебя потянет в горы после «ведьминого самострела», – заговорил он после паузы. – Я очень боялся, что ты там и останешься. Я готов был убить Мартина, когда он решил тебя спрятать.

У Эгле пересохло во рту:

– Это было мое решение.

– Кого ты хочешь обмануть? – Он грустно улыбнулся. – К вопросу о недоверчивости Мартина. Он ни на секунду не усомнился, что ты останешься человеком, что тебя не потянет в ридненский туман, что в одиночестве, в страхе, в стрессе ты не выберешь простое решение – быть обыкновенной флаг-ведьмой. Свободной. Могучей.

Он говорил так спокойно и с таким знанием дела, что у Эгле встали дыбом волосы на затылке. Клавдий улыбнулся:

– Я знаю, через что ты прошла. Ты знай, что тебя ждет. Когда ты что-то совершаешь, как флаг-ведьма, ты делаешь флаг-ведьму в себе сильнее. И наоборот: когда ты находишь в себе силы исцелять, она ослабевает. Понимаешь?

Эгле молчала.