Ведьмин век. Трилогия

Она шагнула с крыши импульсивно, просто затем, чтобы не встречаться с ним взглядом. Но флаг-ведьма, живущая в ее душе, рассудила по-другому; флаг-ведьмы не убивают себя из раскаяния. Они рациональны и деятельны. И бывают настолько скоры, что не дают себе труда запоминать происходящее, – они текут в пространстве и во времени, так что огни по сторонам размазываются, а волосы, расстелившись по ветру, остаются в прошедших секундах. Только что ведьма была здесь – и вот она уже за много километров…

Второй раз Эгле пришла в себя в лесу. Горы все-таки ее дождались; обступив, как старшие подруги, они молча утешали ее, потрясенную и наконец-то свободную. Горы пели, открывая для нее тропы, поляны, сундуки с сокровищами и глухие убежища, где ведьму никто не найдет, где сам собой курится огонь в старой печке, где тепло и восхитительно одиноко, где не надо соответствовать ничьим ожиданиям.

И Эгле вошла в эти горы, как в теплую воду, и поплыла в тумане, будто в молоке, не касаясь подошвами снега. И горы обрадовались, что Эгле наконец-то вернулась домой.

Приходили волки и тыкались ей в колени мокрыми носами. Спускались с крон пряные запахи, никогда прежде не слыханные, и укрывали голову, будто пестрое покрывало. Лес был светел без луны и без звезд. Эгле шла, не разбирая дороги, но с каждым шагом приближаясь к цели. Она еще не знала, что случится этим утром.

Наступил рассвет. Эгле спустилась с перевала, обогнула скалу и увидела фигуру на обочине дороги-серпантина, у поваленного ограждения, над пропастью. Внизу змеилась мерзлая речка. Впереди, внизу, поднимались дымы: селение Тышка, умиротворенное и сонное, начинало новый день.

Эгле остановилась.

– Ты нарочно идешь за мной? – пробормотала Лара Заяц, не оборачиваясь.

– Н-нет…

– Д-да, – передразнила девчонка и повернула голову.

Это больше не была девчонка. Длинная тень в два человеческих роста, лицо как белый мрамор, руки ниже колен, тонкие сильные пальцы. Ниспадающие одежды. Глаза, как дыры в другое пространство, черное, без намека на свет. Эгле, не удержавшись, попятилась.

– Нечего бояться, – сказала Лара Заяц. – Ты сама это сделала… Ты этого хотела. И сейчас очень хочешь. Стать такой, как я.

– Нет… – пролепетала Эгле.

– Хочешь. – Лара снова посмотрела на поселок по ту сторону ущелья – укрытый свежим снегом, украшенный вертикальными дымами, будто зимняя открытка.

– Подожди! – Эгле сделала шаг вперед. – Они уроды! Они много зла тебе причинили, но мне – мне тоже! Я же не пытаюсь их убить?!

– Меня тошнит от тебя, – медленно, с расстановкой сказала бывшая Лара Заяц. – Уйди с дороги, инквизиторская шлюха.

* * *

Дверь кабинета отлетела к стене. Референт вскочил на порог, лоб его блестел от пота:

– Патрон… новости из удаленных районов…

Он смотрел сквозь Мартина, будто не замечая его, явно обращаясь к кому-то другому.

– Пожар? – Руфус понимающе улыбнулся, будто спрашивая об очевидном.

– Непонятно. Очень плохая связь. Беспорядочные звонки на горячую линию, кричат «ведьма!», а что происходит – неясно. Похоже, люди с ума сходят в этом селении Тышка…

Люди в кабинете замерли, как на старой фотографии, а может быть, это у Мартина внутри остановилось время.

– Кто со мной?! – услышал он собственный голос.

Никто не шелохнулся, только чьи-то веки опустились, чьи-то взгляды потупились, даже Томас поспешно отвел глаза. Мартин целую секунду думал, что его авторитет здесь погиб безвозвратно, поэтому его сторонятся, как чумного.

Но еще секунду спустя он понял, что они просто боятся. Там бродит смерть сейчас, в селении Тышка.

* * *

Констебль Лис уснул поздно и спал плохо. Жена последние сутки с ним не разговаривала, дети не казали носа; большой старый дом на окраине селения Тышка остывал – экономили дрова. Сырость протягивала по стенам языки плесени. У констебля ныли суставы.

Он поднялся затемно – со скрипучего дивана, где спал отдельно от жены. Провел раннее утро, сортируя старые бумаги – чеки, доверенности, свидетельства, письма. Наткнулся на семейную фотографию, о которой давно забыл: мать, отец, он сам, двенадцатилетний, его младший брат и дошкольница-сестра, ярко-рыжая даже на выцветшей фотографии. Ивга; тогда ведь никто еще не знал, что она ведьма. Говорят, есть средство узнать, пока они еще маленькие, но вранье, поди, – нету такого средства.

Констебль вздохнул, разглядывая фото. За последние тридцать лет Ивга не сказала ему ни слова и, явившись в родной поселок, даже не подошла к родному порогу, вот этому самому. Дуется, небось, ведь старший брат сказал ей вслух, что думали тогда все: ведьме тут не место, лучше бы уехать. И правда, вышло лучше – вон как высоко взлетела. Сын ее, инквизитор, надменный, будто сам герцог, как взглянет – так хоть кланяйся…

Не надо было стрелять Василу Заяцу. И жене его не стоило хвататься за двустволку. Вот как все повернулось, всем плохо, а констеблю отдуваться. Хотя какой он теперь констебль…

Странный звук прервал его раздумья. Будто далекий волчий вой. Но волков в округе давно перебили почти всех, да и светло уже, солнце встает…