Ведьмин век

Водитель удивленно покосился на нее — или показалось?!

Ночной город. Карусель огней; она зажмурилась, переживая новый приступ головокружения. Что это с ней? И где книга, неужели она оставила ее на диване в приемной, как глупо…

«Мы знаем, что зачать ведьму может любая женщина; существует также миф, что такие зачатия совершаются во время шабашей. Что шабаш для того и призван, чтобы насаждать в пока еще пустых чревах будущую ведьминскую поросль…»

Ивга прерывисто вздохнула.

— Паршиво? — спросил инквизитор, не поворачивая головы.

Она, тоже не глядя, кивнула.

— По законам жанра ты должна бы несколько часов валяться без сознания… Во всяком случае, те наши подруги, что перевели оперный театр в разряд погорелых, валяются до сих пор…

Ивга сглотнула. Ей было неприятно вспоминать.

Во дворе дома на площади Победного Штурма старушка прогуливала свою собачку; в квартире на втором этаже заканчивала работу веселая домработница, и взгляд, брошенный ею на Ивгу, не оставлял простора для толкований.

Улучив минутку, Ивга привстала на цыпочки и просительно заглянула инквизитору в глаза:

— Скажите ей… А то она переживает, бедная, что у вас такая оборванная и некрасивая любовница. Она не понимает, как это вас угораздило…

Некоторое время инквизитор оценивающе смотрел ей в глаза. Потом приподнял уголки губ:

— А тебе что, стыдно? Если тебя считают моей любовницей?

Ивга вздохнула:

— Вам по рангу положены ухоженные женщины. Разве нет?..

(Дюнка. Апрель)

Старый лум говорил с женщиной. Издали Клав обознался, приняв ее за Дюнкину мать, и успел трижды покрыться потом, прежде чем понял свою ошибку. Дюнкина мать была моложе и жестче — а эта женщина казалась усталой и оплывшей, как догоревшая свечка. Лум говорил и говорил; женщина медленно отвечала, еле заметно кивала тяжелой головой, и покатые плечи ее, кажется, чуть-чуть расправлялись — хотя, конечно, Клав мог и ошибиться.

Потом женщина слабо пожала руку старика, тяжело поднялась со скамейки и двинулась прочь, почти касаясь земли дорожной сумкой в опущенной руке. Некоторое время лум глядел ей вслед, потом обернулся; рядом неподвижно стоял угрюмый, напряженно молчащий парень.

Минуты три оба следили за крупной белкой, выписывающей спирали вокруг темного дубового ствола.

— Я нуждаюсь в утешении, — сказал парень глухо.

Лум пожал плечами:

— Я здесь для того, чтобы утешать… Но тебе я вряд ли смогу помочь… Клавдий.

— А вы попытайтесь, — тихо попросил парень. — Собственно, к кому мне еще идти?..

Лум помолчал, откинувшись на спинку скамейки. Проводил белку взглядом, вздохнул:

— Я… предупреждал тебя. Ты не послушал.

— Не послушал, — согласился Клав. — Не мог послушать… Повторилось бы все… — его передернуло, — повторилось бы — не послушал бы снова.

— Жаль, — глухо проронил старик. — Ты сильнее многих… и ты непростительно слаб.

Клав ожесточенно вскинулся:

— В чем моя вина? В том, что любил… люблю ее?..

Лум поднял глаза, и, холодея под его взглядом, Клав осознал свою ошибку. Если старик хоть тоненькой ниточкой связан со службой «Чугайстер»…

Его собеседник был достаточно проницателен; некоторое время старик и юноша неотрывно смотрели друг на друга.

— Я всего лишь лум, — медленно произнес старик. — Я делаю, что умею… И ничего больше. Не приписывай мне… лишнего. Я всего лишь лум.

Клав перевел дыхание:

— Вы говорили… Что я делаю запрещенное. Что я тревожу и держу, что я наделен… достаточными возможностями, чтобы… и…

Вопрос так и не осмелился слететь с его губ.

— Я ничего не знаю точно, — сообщил старик, глядя вперед и вдаль, туда, где среди зеленеющих ветвей вились полчища мелких птиц. — Возможно, ты ее привел… Может быть, нет. Никто не знает.

— Зачем они приходят? — спросил Клав шепотом. — Они… ради нас? Они… это именно они или нет?..

Облачив в слова свои неясные стыдные страхи, он ощутил наконец облегчение. Все-таки сумел. Главный вопрос задан…

Старик вздохнул:

— Я не могу сказать тебе больше, чем знаю… Даже всего, что знаю, я не могу сказать. Это слишком… личное…

— Они хотят нашей смерти? — быстро спросил Клав. — Это может быть правдой? Чугайстры говорят…

Он осекся. Не ко времени сказанное слово; не поминать бы.

— Возможно, — отозвался старик, с трудом отрывая взгляд от птичьих игрищ. — Это слишком… индивидуально… Но я не хотел бы, чтобы ты сюда приходил. Это, наверное, жестоко, но ты выбрал сам; не приходи на кладбище. Или я вызову… их. Хоть я тоже их не люблю…

— Но ведь только вы можете… помочь… подсказать… — Клав говорил затем только, чтоб не молчать.

Он уже понимал, насколько слова бессмысленны.

— Побереги себя, — глухо отозвался лум. — Это все.

И ушел, враз одряхлевший, и побрел прочь, подставив согбенную спину белым каплям весеннего синичьего помета.

х х х