Ведьмина доля

К утру пришла тучная медсестра и устроила скандал. Накричала, уложила в постель и воткнула в синюшные вены шприцы капельниц. И в такую же синюшную, по ощущениям, задницу — укол. В последний раз. Всё же людские лекарства действовали на меня иначе, да и поправлялась я быстрее. Проснулась рано утром и прямо сказала медсестричке, что если она еще хоть раз меня усыпит, то ей несдобровать. Медсестричка была из потухших ведьм и струхнула, хотя виду не подала. Конечно, сейчас я слабее котенка — до туалета ползком добираюсь, но ведь это временно.

Напугав медперсонал, я потребовала сотовый и поесть. Жутко, до воя, хотелось мяса, а мне принесли куриный бульон. И отказали в сотовом. Мол, все в порядке, все живы, отдыхай и ни о чем не думай. И загородный санаторий от Круга к этому располагал. Я опять прибегла к угрозам, и на меня в тот же день нажаловались Верховной — из коридора, по телефону. Я ухмыльнулась и чинно спряталась под одеяло в ожидании чуда. Римма надавить не сможет — авторитета не хватит, а вот Томка…

Подруга прилетела через два часа, бледная и уставшая, с желтыми глазами и беспокойным бесом. Привезла чемодан всякой всячины и рассказала последние сплетни. С тех пор, как, пошла третья неделя. Хуфий раздали по округам, и теперь выясняют, как выпустить Пламя. Зойка прошла Ночь выбора, и скоро в Кругу будет на одну воздушную ведьму больше. Городская нечисть возвращается на насиженные места. В стане наблюдателей полный швах. Кто-то умный доложил об обстановке столичным шефам, и те сняли Гошиного братца почти со всем Советом, а во главе временно оказался мой папа. Я этого «умного» зауважала чрезвычайно. Надеюсь, добытых из Раяны доказательств ему хватило.

Посидев час, Томка подхватилась и удрала, сославшись на дела. И о самом главном я так и не узнала. И она тараторила без умолку, и я говорила с трудом — хрипела через боль. Однако этого хватило, чтобы через неделю медперсонал полез на стенку. Я не могла сидеть без дела, а подходящего дела не находилось. Пыталась читать, смотреть фильмы, плести амулеты, но все больше сидела у окна, дыша через щель для проветривания зимним воздухом, и рычала на всех, кто заикался о «нельзя». А сил, несмотря на одни бульоны, становилось все больше, — нечисть и в коме остается нечистью. И их хватило на скандал с главврачом.

Нет, сначала я пыталась объяснить, что людские лекарства и целительство на меня или не влияют вообще, или мне от них плохо. Написала на компе письмо и предъявила его на очередном осмотре. Но главврач, худосочная рыжая особа в летах, лишь глянула надменно и снисходительно хмыкнула — дескать, ни черта ты не смыслишь в современной медицине, деточка. Я разозлилась до позабытых судорог в левой руке. И на неё, и на Томку — что не предупредила врачей, и на себя до кучи. Главврач, тоже потухшая, выскочила из палаты под мой угрожающий сип: «Поправлюсь — придушу!..».

После я поревела от бессилия и написала длинное письмо Арчибальду Дормидонтовичу, слезно умоляя приехать и сделать что-нибудь. «Паук» приехал на следующий же день. Осмотрел меня, поговорил серьезно с врачами и выдал пахучие таблетки. Оказалось, сильнейшее успокоительное. Ну, хотя бы…

Уняв первое буйство и почти смирившись с печальным положением дел, я часами сидела у окна и чувствовала себя жалким искалеченным ничтожеством, а душа рвалась доказать миру и самой себе, что я по-прежнему сильна и полезна. И вслед за этим стремлением пришло жуткое понимание: если я не на работе, если не занята по горло, то не нужна даже самой себе. И не знаю, что с собой делать и чем себя занять. Кроме готовки, но на кухню меня не пускали.

А вслед за тоской по единственному любимому занятию пришла и память. И боль. За тетю Фису. За Жорика. За Кирюшу. За всех, о ком я запрещала себе думать. А теперь и не занять другим, не забыть, и не выстудить… И новое понимание стало очередным болезненным уроком: я так привыкла к магии, что забыла, как справляться с эмоциями без неё. Я ужасно спала, постоянно хлюпала носом и шипела на всех, кому не повезло застать меня в слезах. И быстро шла на поправку, но с каждым следующим бессмысленным днем всё отчаяннее хотела сдохнуть и уже наверняка. Меня навещали — и мама, и Томка, и Зойка с тетей, и даже мастер Сим, — но…

— Уля, это просто страх, — заметил бес перед уходом. — Нервное истощение и страх. У нас это обычное явление: первое время в живом мире мы беспомощны — и сила здесь не та, и мало-мало ее. А беспомощность пугает и раздражает тем больше, чем сильнее личность. Потерпи. Вернется сила — вернешься и ты. Потерпи. Раны, нанесенные в моем мире, не лечатся магией в вашем, но… Потерпи.