Ведьмина кровь

Теперь преподобный Корнуэлл ежедневно зовет меня к себе в каюту — то отчитаться о делах на борту, то писать под его диктовку. Ничего достойного «Книги чудес» пока не случалось. Нашей жизнью правит смена света и тьмы. Днем мы готовим еду, заботимся о больных и детях, делаем уборку. Преподобный не находит это чудесным, поэтому я записываю его размышления. Их у него много, идеи витают в его голове, как мухи над навозом, и каждую он излагает в мельчайших подробностях. Каюта по-прежнему наполнена кисловатым запахом, и мне не терпится поскорее вырваться на волю, но я вынуждена сидеть и писать, пока от монотонной речи пастыря не разболится голова, а пальцы не потемнеют от чернил.

Когда я не занята у преподобного, я помогаю Марте. Жизнь на борту — испытание для всех. Многие здесь целыми семьями. Ближе к носу живут Саймонды, Селуэи и Пинни, ближе к корме — Вейны, Вейлы и Гарнеры, а посреди нижней палубы обитают Риверсы, Дины и Деннинги. Люди стараются держаться поближе к знакомым. Марта приятельствует со всеми, а я — почти ни с кем, кроме аптекаря Джонаса Морси и его сына Тобиаса, которые устроились рядом с нами. Иногда обмениваюсь кивками и улыбками с Ребеккой Риверс, но она, хоть и рада поговорить с Мартой, меня как будто стесняется. Марта лечит ее мать Сару от морской болезни. Многим сейчас нехорошо, и Марте некогда присесть.

Ей помогает Джонас. Они с Тобиасом тоже пуритане, но едут не с нашей общиной, они сели на корабль в Лондоне. Джонас — дружелюбный, невысокий и, смуглый, с пронзительным взглядом из-под кустистых седеющих бровей. Волосы, обрамляющие лысину, тоже седые. Он двигается проворно и точно, а руки у него маленькие и белые, как у женщины. У Джонаса есть диковинный сундучок с кучей ящичков и дверок, где он хранит лекарства в склянках и глиняных горшочках, и все это аккуратно упаковано, чтобы не разбилось. Желая помочь сраженным морской болезнью, Джонас даже изготовил снадобье, которое, как он уверяет, подавит симптомы и ускорит выздоровление. Я рассказала об этом преподобному Корнуэллу, но он отказывается принимать лекарства, поскольку уверен, что Господь испытывает его болезнью, как испытывал Иова. Марта считает, что это глупо. Она умеет лечить, видит способности к целительству в других и полагает, что аптекарь Морси нам еще очень пригодится — не только на борту, но и в Америке.

Тобиас совсем не похож на отца: он голубоглазый и светлокожий, долговязый и широкоплечий. Ему около девятнадцати, и он только что выучился на плотника. Тобиас немногословен и разговаривает только по делу. Как и отец, он интересуется всякого рода механизмами, но на этом их сходство заканчивается.

Джонас много времени провел в путешествиях. Он доехал до самой России, где служил царю, а также был в Италии и встречался с великим Галилеем. У него бесконечный запас историй. Марта считает, что всё, что Джонас говорит, нужно делить на два, а мне кажется, что нет повода ему не верить. У него есть специальная труба, через которую он изучает звезды. Часто он приносит постель на палубу и спит под открытым небом, как матросы. Он понимает в навигации и знаком с инструментами, при помощи которых рассчитывается наш маршрут. Он также один из немногих пассажиров, кому дозволено общаться с капитаном. Ночами они вдвоем смотрят на звезды, прогуливаясь по палубе, и Джонас рассказывает, какие явления наблюдает в небесах.

Растущая луна кажется отсюда совсем маленькой, а Полярная звезда находится гораздо ниже, чем я привыкла видеть в Англии.

14.

Апрель (?) 1659

Сегодня было первое настоящее чудо.

Мы с Джонасом стояли на верхней палубе. Я стараюсь проводить здесь как можно больше времени: жизнь внизу стала невыносимой. В тесноте зависть, вражда и ненависть разрастаются, словно плесень в сырости. Ссоры случаются на ровном месте — на меня огрызались девушки, которых я даже по имени не знаю.

Капитан разрешает нам оставаться наверху, когда погода хорошая и мы не мешаем матросам. Те говорят, что нам крупно повезло: некоторые капитаны заставляют пассажиров безвылазно сидеть на нижней палубе, словно рабов из Африки. Я испытываю благодарность каждый раз, когда мне удается сбежать из душного полумрака, где воняет испражнениями и рвотой вперемешку с едой, мокрой шерстью и немытыми телами. Я счастлива вырваться на воздух оттуда, где плачут дети, ссорятся взрослые, и все это под свист ветра и звуки волн, бьющихся о деревянные бока «Аннабеллы».