Ведьмина ночь (СИ)

— Да… опять… Марковна пришла, жалуется, что у нее соседи кота сглазили, тот есть перестал, — ноги замерзли и я прямо там, в коридоре, стянула колготки. Их тоже придется стирать, а потом закручивать вокруг теплой трубы полотенцесушителя. Запасные еще вчера дорожку пустили, так что без вариантов.

— Нам надо поговорить, — Гришка нахмурился. — О нас.

А я именно тогда и поняла, что… все.

Он говорил.

Долго.

О том, что любит меня и всегда любил, но обстоятельства складываются так, что наша с ним любовь обречена. Что у него есть долг перед семьей и родом. Что на него надеются. Матушка. Сестра…

Я еще подумала, что за столько лет ни разу их не видела.

А он все продолжал. Про шанс, который нельзя упустить. Про Машеньку, служившую секретаршей в министерстве. Про то, что она — генеральская дочь. И отец её может поспособствовать карьере Гришеньки. А я, если люблю его не только на словах, должна отпустить его.

Вот прямо сейчас.

Что мы в конце концов не муж и жена. И у каждого — своя дорога. И он готов мне помочь в первое время, но так-то я должна требовать служебное жилье, которое положено.

Я слушала и не понимала.

Слушала и…

И понимала, что не чувствую ничего. Обида? Горечь? Внутри будто заморозили все. И главное, сердце-то ровно билось. Я почему-то сосредоточилась на этом вот стуке, сердца, будто не стало ничего-то важнее.

— Так ты уйдешь? — из состояния ступора вывел этот, полный надежды вопрос. — Хотя… извини. Чего это я. Я сам… я уже и вещи собрал. А квартира оплачена. До конца месяца. Тебе хватит времени, чтобы сориентироваться. И денег оставлю.

Оставил.

Почти месячную зарплату. Наверное, с его стороны это было благородно, но… когда закрылась дверь — вещи Гришки уместились в небольшой чемодан, к слову, новый, может, даже купленный именно для этого бегства, — я расплакалась.

Горько.

И громко. С подвываниями. С закушенным кулаком. И без слез. Я выла и раскачивалась. Раскачивалась и выла. А потом отключилась, как была, в коридоре.

Утром же собралась на работу.

И даже работала.

Этот день. Следующий. Вот ведь… когда-то давно мне казалось, что, если Гришка меня бросит, я умру. Вот прямо на месте. А ничего. Жила. Пошла к начальству, слегка заикаясь попросила жилье. А то долго буравило взглядом. И сказало:

— Комната есть. В общежитии.

Я согласилась.

Через два года комната сменилась служебною квартиркой, пусть махонькой, переделанной из бывшей дворницкой, но я не капризная. Мне самой много не надо. И свою квартиру я не то, чтобы полюбила, привыкла вот, прижилась. И все-то устаканилось, облеглось, сделавшись привычным. День за днем.

Месяц за месяцем.

Год за годом.

Три года, оказывается, прошло. Много? Мало? Смешно, почти и не помню их, до того все дни одинаковые. Главное, что прошли, сгинули, как и не было.

Только вот начальство сменилось. И когда я увидела Гришку, то сразу поняла, что пора собирать вещи. Было бы что собирать… даже котом не обзавелась.

Еще ведьма, называется.

Почему-то сейчас эта мысль застряла в голове, вытеснив все прочие. Кот. Угольно-черный с зелеными глазищами и диким нравом. Такой, который будет гулять, где захочет, а возвращаться изредка. Еще реже — давать себя погладить…

— Будет тебе кот, будет… — заверил кто-то, закутывая меня в теплое одеяло. — Доживи только.

А я что?

Я доживу.

Мне не сложно.

— Вот и умница, вот и хорошо, — бормотание Афанасьева доносилось сквозь муть из боли и тоски. — А то ишь… явился… думает, не понимаю, зачем… ничего… вот удивится-то. Все они там… удивятся.

И хихикнул как-то так тоненько, по девичьи.

Я удивилась. И уснула.

Глава 4

Проснулась я от сухости во рту. И еще от того, что было невыносимо жарко. Кожа покрылась липким потом, а кости ломило. А главное, что когда я попыталась пошевелиться, то выяснилось, что не могу. То есть пальцами двигать могу, а больше — нет.

Испугаться я не успела. Сообразила, что это все из-за одеяла, в которое я закуталась так, что только нос наружу и торчал.

И нос этот щекотало перышко.

Я чихнула.

— Будь здорова, — донеслось откуда-то со стороны окна. И раздались тяжкие шаги. Пол под весом Афанасьева скрипел, напоминая, что старый он и давно бы поменять надобно. — Ну как, живая?

— Н-не… знаю, — призналась я. — Что…

— Сила, — он вытряхнул меня из одеяла легко. И это же одеяло на спину накинул. — Думал я, что ты покрепше будешь.

Я съежилась.

Тело еще болело. Сила… сила словно бы растворилась внутри. Она есть? Или ушла? Тоже ведь бывает. И если так, то выходит, что не в коня корм?

Обидно.

И… обида всколыхнула, сдвинула что-то там, внутри.

— Тихо! — рявкнул Афанасьев. — Не заставляй меня жалеть.

Сила была.

Силы было много. так много, что я даже растерялась. И все же ощущалась она заемною? Похоже на то.

— Извини, — я сглотнула. — Пить…

Он подал мне кружку с горьким настоем. Но возражать я не стала. Пить хотелось неимоверно, я бы, пожалуй, и яду бы выпила.

Травы…

Любисток.

И еще полынью отдает. Полынь всегда горькая, но нынешняя — особенно. Ромашку и то перебивает, а ромашка — трава ясная, со вкусом таким, что зубы с непривычки сведет. Главное, что и остальные компоненты не чувствуются.

— Это… вы делали?