Ведьмина печать. Ловушка для оборотня (СИ)

— Таково его условие, — он развернулся, чтобы уйти, но Анка успела спросить: — Почему я не могу встать, дрожат руки, и языком еле ворочаю?

— Скоро пройдет. Встанешь на ноги, начнешь в благодарность за приют помогать. У нее шестеро детей, да и ты за троих будешь есть.

Как старик и сказал, уже через день Юлиана окрепла и смогла выйти на улицу. Но увидев, что деревню, стоящую на возвышенности, окружают горы и леса, обомлела.

— Попадись мне, Тень, Улаур-мерзавец или кто ты там! Стреножу, оседлаю и за каждое унижение отомщу!

* * *

Работа Анке доставалась тяжелая, чаще всего грязная, но по силам. И все же каждый день, если не каждый час она вспоминала и поносила дикаря на чем свет стоит. Да и как иначе, если приходится ухаживать за диковинной скотиной, которую ужасно боишься и бросаешься в бегство от громкого мычания или шага в твою сторону.

Дети Майры ходили по пятам и тайком от взрослых ухохатывались до колик в животе. Анку не обижали, но постоянно ерничали, недоумевая, как взрослая женщина, тем более такая сильная, может боятся мирных сопасов.

А для Юлианы, всю жизнь прожившей в большом мегаполисе, странные твари — помесь коровы, овцы и еще невесть кого с огромными рогами, казались хитрыми исчадьями ада, норовившими куснуть, лягнуть или боднуть.

Отчаявшись победить страх помощницы, Майра махнула рукой, зато заставила Анку чистить хлев, с младшими кормить птицу, которую боялась чуть меньше, бесконечно таскать воду, мешки, копать, толкать, то есть пахать, как ломовая лошадь. Пытались поручить и стирку, но Юлиана схитрила, ответив, что ее погрубевшие руки Тени не понравятся.

К вечеру еле доползала до своего угла и, мучаясь бессонницей от переутомления, изводила себя вопросом: за что Улаур сослал ее к сектантам-контрабандистам. Только этим можно было объяснить закрытость, подозрительность и безудержное трудолюбие жителей деревни, которые работали не меньше, если не больше, чем она.

Кто Тень такой и чем занимается, с ней обсуждать отказывались. Юлиане вообще казалось, что его боятся и стараются даже не упоминать. Но и жители по ее выражению лица понимали, что Улаур, как она его называла, насолил и ей.

На окраине мира, в глухих дебрях, окруженных непроходимыми лесами, прятались ото всех угрюмые люди. Вместо милостивой Давлы почитали огромное, многовековое дерево, носили стилизованное изображение резного листа, украшали им жилища. А по вечерам собирались на поляне и молились своему древесному божеству.

Быстро смекнув, что такие могут и человеческую жертву принести, Анка начала самоотверженнее помогать Майре и всячески налаживать отношения. Но сделать это было невыносимо тяжело, потому что любой смех, веселый стих, пение… — все, что выбивалось из привычных канонов, считалось в общине грехом. А Юлиана сама по себе была очень уж необычной. Однако, несмотря на все запреты, хозяйкины дети не переставали канючить спеть им шепотом необычный веселый напев или рассказать что-нибудь.

От одной мысли, что Улаур живет счастливо и свободно, Анку начинало трясти от злобы. Ведь по его милости она задыхалась в глуши. Да, Лаис и Лозара тут не было, но хмурые взгляды старосты и других жителей давили. А из всех развлечений — еда, на которой Юлиана так и не смогла отъесться, молитвенные песнопения да нескончаемый труд.

Так день за днем миновало больше двух новолуний, и лето сменилось промозглой, безрадостной осенью. Юлиана мерзла ночами, совершенно не высыпалась, и даже появившиеся в каше кусочки мяса, оставили ее, вечно голодную, равнодушной. Ей казалось, что так будет всегда, и умрет она тут же, в серости, несчастная и никому не нужная, с ведром помоев в руках.

— На! — требовательно окликнула Майра.

«Даже имя сократили до обрубка, будто я и не человек! — отметила подавленная Анка. Зов хозяйки не судил ничего, кроме новых хлопот. — Нашли рабыню. Скоро за промыв мозгов возьмутся!»

«Воздержание и скромность — наше богатство!» — нудел Утал, наставляя детей. Старый маразматик дошел до того, что все жители ходили в тусклых одеяниях из беленой холстины. В окружении черного, осеннего леса убогость деревни становилась невыносимой. Стиснув зубы, Анка молчала, понимая, что здесь чужая и, если возмутится, заткнут ей рот быстро, и повезет, если не насовсем.

От обиды снова нахлынула злость на Улаура. Шмыгнув за сарай, прислонилась спиной ко влажной стене и заплакала от отчаяния, но даже выплакаться вволю не дали. Нетерпеливые вопли Майры становили громче. Смахнув слезы рукой, Юлиана собралась бежать, но, неожиданно, воздух задрожал, заискрился, и перед глазами возникла иллюзия яркого вечернего города.