Ведьмина сила

А девочка зажалась. На тонкой руке учительницы — единственное украшение, серебряное обручальное кольцо. Семья… Элла заметила ее тоскливый взгляд и поправила кольцо. Отвела глаза, зажмурилась, будто запрещая своим слезам выходить, и тихо сказала:

— Ты не единственная потерявшая. Ехидна и мою семью забрала. При последней облаве она убила всех моих. Мама, отец, бабушка, сестры, тетки… Все. Меня тогда в поход не взяли — посчитали маленькой. А на самом деле они просто знали, что не вернутся. Сберегли. Это, — и нервно провернула на пальце кольцо, — все, что у меня осталось. Не завидуй. У тебя тоже всё будет в свое время, — добавила мягко. — Пойдем?..

И Мара неловко выбралась из кресла, потерла украдкой затекшие ноги. Осталась, в чем привезли от Верховной — грязные джинсы, рваный свитер. И ожоги. Элла увидела их и из улыбчивой вдруг снова стала очень страшной.

— Они заплатят, — посмотрела девочке в глаза и повторила: — Заплатят, не сомневайся. Я научу. Наставлю. Пойдем.

И Мара несмело взялась за протянутую руку, сжала горячие пальцы наставницы.

* * *

Элла была умной. Сильной. Начитанной и всезнающей. Спокойной. Сдержанной. Заботливой. И очень доброй. И так хотелось походить на наставницу во всем… И хотелось, и боялось. Страшно становиться такой же… страшной.

— А у тебя есть Пламя?

— Нет, что ты, Мар. Я обычная ведьма. Знаешь, что мы живем только до ста пятидесяти лет, и умираем на утро, после этого дня рождения? Не все, правда, до него доживают… А Верховные живут на десять лет дольше за счет Пламени. И оно — сильное, способное управлять всеми сферами через ведьм Круга — есть только у урожденных.

— Но ведь свое тоже можно получить?

— Можно. Слабое, рассчитанное только на одну сферу и неспособное собирать ведьм в Кругу, использовав их мощь. Да, можно. Но только после середины жизни и ценой очень, очень больших стараний. Я еще маленькая для Пламени.

— А сколько тебе лет?

— Сорок три.

— А не дашь…

Засмеялась.

— Да и тебе на вид совсем не тринадцать, а все мои сорок три, если в глаза посмотреть… Отставь прошлое в сторону. На время. Положи его в большой сундук, закрой на все замки и задвинь подальше в чулан. А ключики носи на шее. Чтобы помнить, ради чего учиться. И бороться.

— Я хочу Пламя.

— Хочешь — получишь. Оно тебе пригодится. Добудем, не сомневайся. Правда, говорят, если не родился с ним, то раньше середины жизни — семидесяти пяти лет — оно не сформируется, хоть костьми ляг… Но мы постараемся.

* * *

Мужа Эллы звали Артемием. Он был на полголовы ниже ее ростом, но широкий, кряжистый, рыже-русый, с задорным взглядом и аккуратной бородой. Элла говорила, что он носит бороду, скрывая свой юный возраст, а он отвечал, что она красится «под седину» для солидности. Они всегда подшучивали друг над другом и смотрелись братом и сестрой. И, пока шутки не касались Мары, она чувствовала себя лишней.

— Давай, палач, покажи, чему научилась, на что ты способна, — подначивал порой Артемий.

— Да я еще ничего…

— Все вы сначала «я ничего…» А потом приходите… и всё. Элл, а может, хватит на сегодня? Давай выгуляем девчонку, в кино сводим. На ужасы. А? Рискнешь?

— Тём, прекрати. Она же еще ребенок, ее не пустят. И я не пущу. Ей еще такие ужасы предстоят…

— Так пусть готовится. А что до «не пустят»… Так с вами же менталист. Кому угодно мозги заплету. И с ума сведу, если понадобится. Пойдешь, Маришка?

— С ума? Да.

Засмеялись.

— А вы…

— Ты, Мар. Не выкай, мы же семья.

— Ты… палача не боишься?

— А что такое воздействие палача? Это воззвание к совести. Но, на твое счастье — и на счастье этой женщины, — когда я стоял в очереди за наглостью, совесть уже раздали будущим негодяям. И мне повезло родиться без нее. Поэтому — нет! — не боюсь.

— Он лжет, не слушай. Он просто постоянно сбегает от меня в командировки и там размышляет, что сильнее — привычка или страх. Пока сильнее привычка.

— Конечно, у меня же дети.

— У нас.

— Нет, у меня. А у тебя это начинающие колдуны на дрессуре.

Дети у них чудесные. И любовь, а не привычка. И только это Эллу и спасало. Она… вымерзала. Особенно заметно, когда муж уезжал.

— Тебя тоже это ждет, — говорила Элла негромко. — Сначала мы учимся видеть в живых людях бесчувственных мертвецов, а потом — наоборот. Это проклятье профессии, Мара. Профдеформация. Теряя ощущение чужой боли, мы теряем и себя-человека. Не тяни с семьей. Не жди принца или неземной любви, выходи замуж, когда поймешь, что рядом с мужчиной спокойно, хорошо и надежно. И не страшно — ему. И деток рожай. Только в семье наше спасение. Только в любви палач способен остаться человеком. Хоть немного.

Она была сильной и гибкой, как ивовый прут. Гнешь-гнешь, и до земли сгибалась, если нужно — если приказывали, но только зазевайся и ослабь хватку, прилетит так, что мало не покажется. И она старалась держаться. Но на морозе дерево промерзает. Трескается. И даже если рядом те, кто укутывает корни и убирает с кроны лишний снег… Природу не победить.

Никому.

* * *

— Он… он шевельнулся!