— Я не волнуюсь. — хотел сказать Игнат, но бабка погрозила пальцем — мол, молчи. Пошептав что-то, прихватила кусочек коры, подожгла от свечи и плавно повела над Игнатовой головой против часовой стрелки. Кора закоптила, вверх от неё потянулся дымок, и Гана тут же отложила её в сторону, даже не затушив. Невидимая сейчас
— Поднимайся, скорее! — баба Гана потянула Игната из комнатушки. — Сейчас накормлю тебя, сразу полегчает.
— А как ж-ж-же обряд? — с трудом простучал зубами Игнат. — Мы ж-ж-же только начали…
— Я всё увидела, — последовал короткий ответ. — Ты поешь, а после поговорим.
— Лучше сразу, — Игнат тащился еле-еле, из тела словно выкачали силу.
— Ну нет, ты вон какой заморенный. Тебе обязательно нужно сначала поесть.
На столике в кухне появилась старенькая скатёрка, вышитый крестиком красный узор немного поблёк. На ней расставлены были тарелочки и миски. В одной помещалась наструганная горка солёных огурцов, в другой — крепенькие маринованные помидоры. Из плошки со сметанным соусом тянуло свежим чесночком и укропом, а рядом — о чудо из детства! — лежали золотисто-коричневые, чуть лохматые драники!
— Что смотришь? Пробуй. — Гана пододвинула Игнату тарелку.
Дважды предлагать не потребовалось, Игнат подцепил пару душистых оладушек и промычал с наслаждением:
— Вкуснота!
— Да что там особого, картоха и соль, — Гана присела рядом, захрустела огурцом.
— Когда ты успела их приготовить? — поразился Игнат.
— То не я.
Игнат кивнул и снова потянулся за драником, а баба Гана налила ему чай.
Чай получился душистый, с лёгкой кислинкой и ароматом цветущего луга.
В стеклянном чайнике, который принесла расторопная Малинка, плавали подсушенные розоватые шапочки клевера, ягоды шиповника и какие-то листочки.
—
Баба Гана улыбнулась Игнату, покивала и пододвинула плошечку с мёдом.
Он тоже кивнул, но пробовать сладость не стал — посмотрел выразительно, напоминая, что ждёт разъяснений.
— Эх, Игнаш, — бабка подпёрла щёку и задумалась. — Даже не знаю, с чего начать…
— С начала, баб Ган. Всегда нужно начинать с начала. — Игнат едва не перевернул чашку, так волновался.
— Как скажешь… — согласно кивнула Гана и разом огорошила. — Червячок, что у тебя внутри ворохается да огонёчком тлеет, русалкой подсажен.
— Русалкой? — едва не подавился чаем Игнат. — К-какой червячок?
—
— Это что же… настоящий червяк?? — в горле вновь встал тянущий ком, Игнат почувствовал, что задыхается.
— Да не красней ты что девка! — бабка похлопала его по руке, и сразу стало полегче.
— Откуда он нарисовался?? — смог прохрипеть Игнат.
— Да по роду же передаётся. Порченые вы.
— И как от него избавиться? Как уничтожить?
— Трудное это дело, Игнаш. Почти невозможное.
— Но ты же говорила, что можно!
— Говорила. Но теперь вижу, что самой мне не справиться. Не та у меня сила.
— Откуда это проклятье выплыло? И при чём здесь я? — Игнат вскочил со стула, заметался по комнатушке.
— С прадеда всё началось. Те твои сны — про него.
— С прадеда? — Игнат попытался вспомнить, что знал о своей давней родне, но не смог. Ни прадеда, ни прабабки он не видел даже на фотографиях. И как-то не догадался спросить своих — отчего их нет в альбоме. Рассказы деда о прошлом были ему, мальчишке, совсем неинтересны, поэтому и слушал их в пол-уха да сразу забывал.
— И авария твоя из-за праклёна случилась. Каждый четвёртый в роду вашем обречён жизнью платить за грех. С прадеда пошло — до тебя добралось. Деда и отца миновало.
— Но почему четвёртый?
— Не спрашивай. — Гана подлила себе остывшего чая, сделала глубокий глоток. — Ох, и вкусный. Так только моя Малинка заваривает. Ты бы спробовал мёда. Майский. Подаренье от пчаляра.
— Не до мёда мне! — в голове под пластиной болезненно дёрнулось. — Что делать, баба Гана? Помоги найти выход из этого тупика!
— Эх, маё сэрца. Так просто и не скажешь. — бабка взглянула ласково и чуть грустно, похлопала рядом по лавке, приглашая снова присесть.
— Я помочь, увы, не смогу. Но есть та, которая сможет. Она точно справится, перебьёт русалкин
— Но почему русалкин-то? Чем мы перед ней провинились? — Игнат спросил, а сам вспомнил повторяющийся сон-кошмар, холодные мягкие губы, и тело, застывшее и ледяное, совсем не откликающееся на его ласки.