Ведьмино яблоко раздора

Я резко выпрямился, как будто вошел генерал. Потом коршуном бросился собирать рассыпавшийся букет. Из раскрывшегося ридикюля выкатилось золотое яблоко.

– Простите, ради Бога. Не хотел вас напугать, – затараторил я, глядя на яблоко и на жасмин. Куст жасмина рос в госпитальном дворе. Я все понял – Федька меня опередил. Он только что провожал Грету. Мне надо было во что бы то ни стало взять реванш.

– А ты не изменился, Александр. По-прежнему заходишь к даме как к себе домой.

Она тоже не изменилась. Тот же насмешливый тон и прямой взгляд.

– Вот, цветы принес, – протянул я свой букет.

– Спасибо. Смесь галантности с нахальством – редкое сочетание.

От ее витиеватого комплимента на моих щеках выступил румянец.

– А ты еще и стыдливый, дружочек. – Она подошла ко мне совсем близко, как тогда в гримерной, пристально посмотрела в глаза и поцеловала в губы. Пол качнулся, я с ужасом подумал, что вот-вот упаду. Идя к Грете, о ее поцелуе я даже и мечтать не смел, и от этого он был особенно сладок.

– А теперь иди, я хочу отдохнуть, – холодно сообщила она, будто и не целовала только что.

От такого резкого перехода я пришел в себя. Эта девушка умела вызвать гамму разных чувств: страх, восхищение, любовь. Ее можно было обожать или ненавидеть, но остаться к ней равнодушным было невозможно.

– Хочу тебе подарить подарок. Вот, возьми, – достал я из кармана штопор. Я нажал на ось и извлек из него алмаз. Я вложил алмаз в ее ладонь. Грета смотрела на него молча, не проявляя никаких эмоций, будто драгоценности на нее сыплются каждый день.

Ее реакция выбила меня из колеи. Я растерялся, и, чтобы не выглядеть идиотом, поспешил уйти.

– Спасибо, Александр. Я назову его твоим именем, – сказала Грета напоследок.

После войны я пытался ее найти, приходил в театр, в котором впервые ее увидел, но она там больше не работала. Нигде не было слышно о Грете Стриж, я даже думал, что она погибла.

И вот спустя десять лет я увидел ее фотографию в газете. Аида Лакришева отказалась от псевдонима, в юности казавшегося ей более подходящим для сцены, чем собственное имя. Она стала примой Минского драматического театра и очень красивой женщиной. А я после войны стал простым прорабом, и на то, чтобы в очередной раз заявиться к ней без приглашения, у меня уже дерзости не хватало… Там, в среднем ящике секретера, достань-ка зеленую папку, – попросил дед Лесас.

Антонис открыл ящик и выудил оттуда папку с бумагами. Старик трепетно провел по ней ладонью, развязывая полосатые тесемки. Из кипы писем, потрепанных квиточков, разных бумажек с надписями, ценность которых была понятна только ему одному, дед Лесас аккуратно достал сложенную в четыре раза газету.

– Это она, Аида Лакришева, – просветлел лицом дед.

С пожелтевшей страницы улыбалась яркая женщина с интересным притягательным лицом. «Советская Россия. 6 апреля, 1955 год», – прочел Антонис на первой полосе. Ничего себе раритет! Эту газету в музее можно хранить.

* * *

Аида Лакришева была из тех женщин, для которых очень важно удивлять окружающих. Это получалось у нее мастерски. Аида эпатировала публику, балансируя на грани дозволенного, что удается далеко не всем – уметь не переходить рамки, за которыми начинается вульгарность. Поведение Аиды кому-то нравилось, кому-то нет; эта женщина притягивала к себе внимание, вызывала восхищение и пересуды, к ней относились по-разному – одни любили ее, других она раздражала, но никто не оставался к ней равнодушен. Да, Аида Лакришева умела заставить вращаться вокруг себя мир. А ведь много лет назад, когда она была ребенком, ни у кого и мысли не могло возникнуть, что она станет такой.

Она выросла в деревне под Оршей и была, в общем-то, замкнутой девочкой. О ней говорили – «себе на уме» и «тихоня». Аида всегда держалась особнячком, проводя время в одиночестве. Разговаривала с животными: коровами, курами, кошками. Особенно любила беседовать с кошками. Выберется на лужайку, где греется на солнышке пушистая стая, присядет рядом, гладит их по шерстке и что-то рассказывает. Кошки мурлычат, щуря свои круглые глаза, – слушают. Никто, кроме животных, Аиду больше не слушал, да она ни с кем и не откровенничала – не доверяла. Родителям было не до нее – у них работа в колхозе, а потом со своим хозяйством нужно управляться: огород вскопать, еду приготовить – для себя и для скотины; навоз убрать, в хлеву почистить. Аиду к работе они не привлекали, берегли и баловали, как позднего и долгожданного ребенка.