Ведьмино отродье

И вдруг, забыв о нации, он, скажем, брался рассуждать о колебаниях во времени — в доли секунд, почти неуловимых, — и утверждал, будто причина этому лежит в движении планет вокруг Солнца. То есть полнейшее безумие! Ибо причем здесь Солнце? Или… Как знать, как знать. Рыжий, застыв, во все глаза смотрел на мастера, а тот вновь рассуждал о нации, о государстве, эволюции. О роке. И о смерти. Об экспоненте времени — то есть о том, что будто бы перед нашей смертью время в нашем объективном сознании вдруг резко замедляется, и поэтому наши последние мгновения могут вместить в себя такое огромное количество…

И вдруг, словно очнувшись от нахлынувших на него видений, мастер Эн замолкал, насмешливо смотрел по сторонам, а после с гордым видом говорил:

— Часы! А что такое часы? Вот, принесли мне их, я их чиню и с этого живу. Только часы — это не время, а самый что ни на есть банальный хронометраж, набор закостеневших цифр. А вот настоящее, истинное Время оно всегда живое и подвижное. Вот, например…

И снова принимался рассуждать — теперь уже о петлях времени, о норах времени, попав в которые, ты можешь двигаться вперед или назад по шкале времени. То есть по своему собственному желанию, посещать — свое или чужое — будущее или же прошлое. Да, прямо вот такое, вот прямо в глаза говорил — и еще улыбался. Зачем ему все это было нужно? И что он в это время думал? Рыжий не знал на то ответа. Шли дни. Перечинив все бывшие у мастера часы, Рыжий спросил, что ему теперь делать дальше.

— Как это что? — не понял мастер. — Клиентов нет, значит, опять чини. Или чего, хочешь сидеть без дела?

Рыжий не спорил, не решился. Вновь разбирал и собирал и без того исправные часы. И слушал мастера. Тот говорил:

— Жизнь — это как река. А мы — как листья на ее поверхности. И Время нас несет. Время — это течение Жизни. И вот оно, это течение, может сделать так, что чья-то жизнь промчится очень быстро, ну хоть в один день. А может взять и закружить тебя в водовороте. И утопить. А может и такое… Да! Вот, над рекой, бывает, нависают ветки. Ну так чего зевать? Схватись за них, повисни, подтянись. И ты тогда… ты что, не понял, что тогда? Тогда работай!

И Рыжий работал. И напряженно думал. Примечал. А когда понял, что его догадка не столь уж и бессмысленна, какой она ему показалась в самом начале, то он тогда… Нет, он еще три дня молчал, и лишь потом решился и спросил:

— Так… ты, значит, висишь?

Эн засмеялся и сказал:

— Нет, я сижу. Смотрю, как вас несет. И думаю, какие вы глупцы! Ведь ветка, она рядом!

— И ты, — Рыжий сглотнул слюну, — давно уже вот так?

Эн сразу не ответил. Отвел глаза, задумался… И лишь потом, все так же глядя в сторону, негромко сказал:

— Да, уже сорок лет. Я, правда, не могу отсюда, из этой мастерской, выйти. Там меня сразу подхватит течение. Да и другим войти ко мне… Только условный стук и открывает мою дверь. Ты ж знаешь. Ты, я слышал, уже не раз пробовал открыть ее без стука. Ведь так?

Рыжий молчал. Эн встал. Глаза их снова встретились. В глазах, учил Сэнтей, можно прочесть все, что захочешь. В глазах — судьба и нрав, и мысли, чувства, прошлое. А здесь… Рыжий невольно вздрогнул. Глаза у мастера были на этот раз совсем другие; не те, почти бесцветные, слезливые, а… чернота, сплошная тьма была в них, вот и все, и больше ничего, как ни смотри. Рыжий, поежившись, спросил:

— И… нравится… вот так вот… сорок лет?

Эн зло оскалился и с вызовом сказал:

— А что?! Ты думаешь, что я много чего за эти годы потерял? Я, может, ты хочешь сказать, что-то важное пропустил? Чего-то интересного не увидел? Или, наконец, ты думаешь, что я за это время мог что-то просто-напросто забыть? Только зачем мне выходить, чтобы вспомнить? Бурк и весь Мэг, да и Тернтерц, Даляния, Фурляндия, Ганьбэй… Вот здесь они все! — и он постучал себя согнутым пальцем по лбу. — Здесь! Понял? Вот…

Эн сел к столу, взял в лапы винтик, повертел его и отшвырнул. Винтик скатился со стола, упал. Рыжий хотел его поднять…

— Не надо, — сказал Эн. — Сиди.

Сидели. И молчали. Вдруг Эн опять заговорил:

— Зачем все это? Суета. Пустышка. Я — сам в себе. И ты — в себе, только ты этого еще не понял. А может, и понял, да просто не хочешь себе в этом признаваться. А время, что оно дает? Только несет нас к смерти, вот и все. А смерть есть тьма и пустота и глухота, смерть есть полнейшее Ничто. Ибо другой, потусторонней, жизни нет — ведь нет другого Времени. Нет. Нет!

Эн снова замолчал и нервно, сам того не замечая, тер лапой по столу, царапал на нем полировку. Потом сказал:

— Вот так вот и сижу. Я не спешу, ибо здесь время… Нет, время здесь не остановлено, а просто оно как в стенных часах — ходит, ходит по кругу; утро, день, вечер, ночь — и снова утро. С той же самой точки. Здесь время циферблат. Да нет: змея, схватившая саму себя за хвост. А дней недели, месяцев… здесь у меня нет уже сорок лет. И потому я, каким тогда здесь закрылся, такой и сейчас. И все мое со мной. Мне даже есть — и то не нужно, ведь сутки можно потерпеть, не так ли?

Рыжий промолчал. Эн засмеялся и сказал: