Ведьмины круги (сборник)

– Моя жизнь, вот что. – Я снова не понял, и он объяснил: – Пятнадцать лет назад в канаву забабахался новенький голубой фургон, полный леса. Дороги были малопроходимы – здесь много техники осело и сгинуло. Вот и хозяин фургона никак не мог вывезти свои доски, а тем временем фургон разбили, доски растащили, а напоследок подожгли. Остался остов. Он был громадный, а сейчас глянь, что осталось. Все поржавело, обрушилось и в глину ушло.

– Это ваш фургон был?

– Дурачок ты, парень, – печально сказал Самсон. – Фургон не мой, моя жизнь – фургон. Это история жизни. Допетрил?

Да, я допетрил. «С этим народом надо держать ухо востро, а то пропадешь от двусмыслиц. Клянусь Богом, Горацио…» – сказал я. Про себя, разумеется.

В электричке на меня навалилась тоска, нудная скука и дрёма. Километр за километром я удалялся от пупышевского леса, где в болотной почве погрязла и заросла чахлым кустарником жизнь Самсона – великана с деревянной ногой. Почему-то подумал: «Наверное, он пьет». И еще подумал: «Это не только его жизнь, но и Щепкина, и Козьей матери, и сестры ее Клары, и Люсина. А попозже выяснится, что и моя?!»

Я рассматривал картинки рядом с вагонной дверью, рекламирующие кошачий корм и «уДачный выбор» – то есть протертый суп в пакетиках. Последние два дня, проведенные рядом с тяжелобольными, не могли пройти даром, но больше всего меня угнетало обещание, данное Козьей матери. Я знал, что мне предстоит сделать выбор. Не сдержать обещание подло. Но не менее подло допустить, чтобы преступник гулял на свободе. Убийство инкассатора – дело милиции. Но Рахматуллин, кроме того, должен ответить, где Люся и что с ней случилось. Сомнений в его причастности к делу нет. Есть третий путь – рассказать то, что я знаю, но умолчать об источнике информации. Но в этом случае мое заявление потеряет большую часть своей ценности, а про источник все равно придется сознаться. Нельзя на елку влезть и ничего не ободрать. Я сразу знал, как я поступлю по отношению к Козьей матери. Не сдержу обещания. А иначе нельзя. Но поскольку в запасе было почти две недели, я успокоил свою совесть тем, что решение пока не принято. В Шапках я буду отдыхать, развлекаться, а тем временем правильное решение вызреет само.

По окнам лениво змеились струйки дождя. Небо затекало синей-пресиней акварельной тучей. Торфяная гарь, несмотря на дождик, курилась дымками.

Потом я ехал в Шапки, шел по шоссе, по мокрому лесу и к ужину добрался до дома отдыха, где дожидалась меня Ди.

Глава 31 СТРАНИЧКИ ДНЕВНИКА

Человеческий организм – устройство мудрое. Он сам себя защищает. Щепка и Козья мать своим видом, состоянием, разговорами и атмосферой вокруг произвели на меня тяжелейшее впечатление. И не то чтобы мне не хотелось о них вспоминать – я просто не вспоминал. Благие намерения составить заявление в милицию откладывались на завтра, потом на послезавтра и т. д.

Никаких телезнаменитостей в доме отдыха я не встретил. Ди показывала мне каких-то людей, называла фамилии, но я их не знал и не запомнил. Судя по всему, там были рядовые работники телевидения и такие, как мы с теткой, посторонние. Я завел себе приятеля, с которым играл в шахматы и на бильярде, но я сразу знал, что наши приятельские отношения закончатся с отъездом из дома отдыха.

Попробовал написать письмо Кате, вышло нудно и неискренне. «Дорогая моя», «целую» – будто сто лет женаты. Порвал письмо. Позвонил из Петербурга сразу же, как приехал. Опасался услышать отстраненный голос, но поговорили хорошо. Она сказала, что занимается английским и несколько раз пыталась написать мне письмо, но результат ей не нравился.

Майор Лопарев выходил на работу послезавтра, так что у меня оставался свободный день, и я решил отнести Люсину икону в церковь на Моховую. Но утром пошел дождь, Ди сказала: «Лениво идти на работу», позвонила туда и объявила, что отправилась в школу на мероприятие. Потом она торжественно сообщила, что меня ждет праздничный английский завтрак в честь первого послеотпускного утра в Петербурге, и сварила мерзкую овсянку. От чая с молоком я категорически отказался, и мы трижды пили кофе, пока я не понял, что и мне лениво выходить под дождь и тащиться на Моховую. Тогда я перерешил: пойду к вечерней службе.

В середине дня выглянуло солнышко, и Ди надумала все-таки сходить на работу. Я спросил: есть ли какой-нибудь музей в районе Моховой? Поблизости, на Литейном, оказался музей Некрасова: там была редакция журнала «Современник», там Некрасов жил и умер. А напротив – «парадный подъезд по торжественным дням, одержимый холопским недугом». Я собрался посетить достопримечательную квартиру, а к тому времени и церковь откроют.