Ведьмины круги

Теткина квартира на пятом этаже, и оттуда открывается потрясный вид на два зеленых массива, которые разделяет Карповка, – Ботанический сад и сад больницы Эрисмана. В Ботанический сад мы с Катькой ходили бесплатно, через служебный вход, но и больничный сад был по-своему замечательный, старый, разросшийся среди отдельных зданий клиник и хозяйственных построек. Здесь, рядом с кухней, уже не первый год обитала стая крупных бездомных собак. Мы с Катькой пришли к выводу, что все они находились в родстве, а какая-то их прабабушка была овчаркой. Кухонные работники кормили собак, в округе валялись огромные обглоданные кости от говяжьих туш. Случайный прохожий, наверное, вздрагивал при виде этих зловещих деталей, но мы знали: собаки не агрессивные. Они спали, свернувшись калачиками, под стенами кухни и играли со своими толстыми, неуклюжими щенками.

Однажды мы оказались возле Михайловского замка, когда-то мрачного и таинственного, от чего ныне не осталось и следа, особенно в летний солнечный день. Этот замок был построен для самого странного, самого взбалмошного и, возможно, самого несчастного из всех русских императоров – Павла I. Он так боялся насильственной смерти, что велел соорудить для себя неприступный замок, чтобы скрыться за его стенами. Через сорок дней после новоселья он был в нем задушен.

Мы вошли в строгий граненый двор, и выяснилось, что можно попасть в замок и даже посетить выставку портретов русских царей и их родственников. Мы с большим вниманием на них посмотрели, глубокомысленно рассуждая о том, что в портретах остановилось время, – все эти люди – цари, их жены, дети и царедворцы – еще не знают своей судьбы, а мы уже знаем, что с кем случилось.

После замка я показал Катьке чижика-пыжика, и она бросила в воду монетку. Перейдя Фонтанку, на улице Пестеля я завел Катьку во двор-колодец, узкий, как труба, а дальше отправились по Моховой до Театральной академии. Здесь по-прежнему было много молодежи, очень разбитной и шумной. И я снова пожалел, что не из их компании, не их товарищ, не разделяю их проблем и не смеюсь их шуткам. Катька примолкла: возможно, она испытывала нечто подобное.

Я взял ее за руку, и мы поднялись по лестнице на галерею, к мраморным Аполлону и Венере. Все правильно, в Театральной академии людей должны встречать покровитель искусств и богиня красоты. Только у Венеры, символически прикрывавшей наготу руками, были отломаны пальцы. Невдалеке стояли два бюста сатиров с глумливыми рожами, охальными улыбками и гнилыми зубами. Мы заспорили, случайно здесь появились сатиры или нет. Катька считала – нет.

– Они олицетворяют какую-то грань театра, – сказала она.

– Какую?

– Не знаю. Возможно, сатирическую. Чувствуешь, «сатир» и «сатира» – родственные слова.

– Логично, – согласился я. – А Венере все-таки следовало бы приделать пальцы.

Мы пообсуждали, что еще следовало бы тут сделать. Например, покрасить стены не грязно-салатной масляной краской, а сделать цветную побелку. Стенды убрать. Хотя убирать их нельзя: на них фотографии давних преподавателей и студентов, тех, кто здесь учился и не доучился – не вернулся с войны. Это можно считать семейными фотографиями, историей актерской семьи. И дом этот – актерское гнездо. И какой он есть – он замечательный. И ребята здесь симпатичные, хоть и выпендриваются.

Потом мы пришли в зал с тусклым витражом, не пропускавшим света.

– Ух ты! – сказала Катька, рассматривая скульптуру, макеты декораций и камин с зеркалом.

Я стоял немного поодаль и наблюдал за ней. И вот она приблизилась к стеклу, за которым висело платье. Реакции не последовало, впрочем, в зале было полутемно, и никакая тень Офелии за Катькой по пятам не бродила. Но вдруг она растерянно обернулась и, увидев меня, прошептала:

– Это же…

Она смотрела на меня, словно ждала подтверждения, объяснения, а я молчал.

– Я все поняла, – наконец сказала она. – А вернее, ничего не поняла. Это же наше платье!

Она так и сказала: «наше».

– Это другое. Это костюм Офелии. А наше было сшито по этому образцу.

– Как странно, да? Очень даже странно.

– Я думаю, Люся видела платье или его эскиз. Наверное, она была знакома с Одиноковой О. Только так это и можно объяснить.

Я с трудом увел Катю от витрины с платьем. Мы прошли по канцелярскому коридору, постояли у круглого окошка на каменной винтовой лестнице, потом еще долго шатались по академии, смешиваясь с группами студентов или абитуриентов и изображая, будто и сами причастны к славному вузу. Мы настолько заразились радостной и раскованной атмосферой этого дома, что, увидев парня с ужасающе кислой физиономией около дверей ректората, Катька захихикала, а я, куражась, спросил у него:

– Быть иль не быть?

Его унылая физиономия не изменилась, казалось даже, нос и уголки рта еще больше опустились, но внезапно из него полилась монотонная скороговорка: