Ведьмины круги

Петр и в самом деле – урод, микроцефал какой-то. Нескладное тело и маленькая лысая головка. Удивительно, что, когда я его не вижу, он мне очень нравится. Он похож на восковую персону, сидящую в Эрмитаже. В памяти у меня эти две фигуры мешаются, и впечатление о памятнике смягчается. Помню только – необычный. Сидит царь в простой одежде, на простом кресле, без парика – лысый. Основатель, реформатор, первопроходец. Страшной внутренней силы человек и недобрый. Странный и очень одинокий…

Еще мы видели одну классную штуку. В Петропавловском городке есть и тюрьма, но теперь она музейная. Какое же потрясение мы испытали, когда на пустынной, узкой, мощенной булыжником улочке нам пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить черную тюремную карету с зарешеченными окнами!

– Что это было? – нервно спросила Катька и ускорила шаги. – Может, здесь какое-нибудь искривление времени и мы перенеслись в прошлый век?

Я вспомнил, что на пути нам встречался, как ни странно, конский навоз. И на площади у собора обратил внимание на старинные вывески с нарисованными кренделями и смешным трактирщиком с подносом и салфеткой, перекинутой через локоть. Но я подумал: вывески для колорита, а лошадей используют по их прямому назначению – поклажу возить.

Все разъяснилось очень скоро. Вышли мы на площадь в самом конце крепости, а там оцеплено. И люди в старинном платье, и кони, и прожектора. Снимают кино. И никакого искривления времени.

Катька сказала:

– Прочти хоть тысячу учебников и книг по истории, и это будет меньше, чем встреча с такой каретой на безлюдной улочке. Знаешь, меня даже пот прошиб. Я испугалась.

Рядом с крепостью, на другой стороне Кронверкской протоки, стоит кирпичное подковообразное здание – Артиллерийский музей, возле него, на валу, обелиск – место казни декабристов. Туда мы и отправились.

В путеводителе было сказано только про музей и декабристов, а на валу кроме обелиска оказалось много старинных пушек, и музейный дворик был до отказа набит всякой военной техникой – от пищалей и мортир четырехсотлетней давности до современных ракетных установок. И насколько уж я не любитель оружия, но не прийти в восторг от этого арсенала невозможно.

Катька достала бутерброды и термос с чаем, и мы, привалившись к прохладному стволу пушки, стали закусывать. Я восторгался Петропавловским собором и сказал Катьке, что считаю его красивейшим в мире. Разумеется, я мало что видел, но даже на картинках собор этот нереален. В жизни еще нереальнее. Его могучая и стройная, как корабельная мачта, колокольня золотым шпилем пронзает небо. Все остальные соборы по сравнению с ним неуклюжи и тяжеловесны, как утюги.

Катька выслушала мои излияния и вдруг с непонятным жаром сказала:

– Моя жизнь сложится прекрасно, я буду ездить по разным странам, жить в красивых отелях и увижу лучшие соборы мира. И тогда я сравню с ними твой Петропавловский и напишу тебе открытку – прав ты или нет.

Я удивленно смотрел на нее и не понимал, почему она так раскипятилась. Зато я почувствовал: что-то с ней не так, и она не верит в то, что говорит, не верит в то, что жизнь ее сложится прекрасно, что она будет ездить по разным странам.

– А вообще-то нам очень не повезло, что родились мы в такой дыре, – продолжала Катька. – Ты же видишь: у здешних ребят в миллион раз больше преимуществ, они другие – наглые, богатые и умеют радоваться жизни.

– Катька, что ты дрейфишь? – попробовал я ее утешить. – Не гневи Бога. Все, что мог, он тебе дал. А не умеешь радоваться жизни – твоя личная проблема. Учись. Ты обязательно поступишь в свой языковый институт и объездишь весь мир. Ты напишешь мне открытку, а может, и целое письмо из Парижа, Мадрида и Флоренции.

– Ладно, – сказала она. – Когда слишком хорошо, всегда становится грустно. А чем лучше, тем больше хочется, чтобы стало еще лучше. Лежу утром и думаю: вот откроется дверь – и войдет кто-нибудь настоящий и замечательный.

– Ну да, кругломордый, в кудряшках! – разозлился я. – Или, на худой случай, юный гений Сидоров. А вхожу всего лишь я. Какое разочарование!

– Про гения не шути, не надо.

– Не буду. С гениями не шутят.

– Я же тебе серьезно! Знаешь, как ему трудно? У него нет руки!

– И стеклянный глаз.

– Перестань, я правду говорю. Ему в детстве оторвало руку по локоть. Они с мальчишками патронами или гранатами в каком-то карьере баловались. Он тогда только что поступил в СХШ – это средняя школа при Академии художеств, – и он не ушел оттуда. Ты представляешь, что было с его родителями? А он учится и на будущий год будет поступать в академию.

– Левую руку?

– Левую. А я думаю, если бы и правую, он бы левой рисовать научился, он такой. И нечего тут иронизировать!

– Ну извини, я же не знал.

– Идем, – сказала она, укладывая в сумку термос.