Ведьмины тропы

Его влажные губы коснулись шеи, рука сжала то, что сокрыто ото всего мира. Легкость, дарованная вином, ушла – будто бы и не было.

Перпетуя подчинилась венчанному мужу, не кричала от боли, когда он вторгся резко, точно нож, вспоровший рыбину. И по живому резал, и сопел, и говорил что-то смутное. Она закрыла глаза, так оказалось легче пережить движение ножа в ране. Синие всполохи мелькали пред ней, сочные губы ухмылялись. «Степан», – зародилось где-то внутри, и нож наконец вышел из нее. А об имя она в последний миг споткнулась. Так можно упасть и синяков набить.

Муж, кажется, остался доволен и целовал ее долго. Вновь вонзался нож, синие всполохи уже не помогали. Она кусала губы и сдерживала стоны.

Утром муж согласился забрать певчих птах из отцова дома и обещал, что будет беречь Перпетую от всего мира.

* * *

После обеда остались четыре грязные миски и горшок. Анна мыла их с особым тщанием, а миску, из которой ел Кудымов, ласково погладила – точно его губ коснулась. Меж ними не было еще ночных утех, но разговоры и поцелуи, коими не насытилась в девичестве, казались слаще меда.

– Приходи, приходи ко мне, миленький дружок, – напевала она и улыбалась. Дурные мысли перестали посещать ее, и даже Ефим Клещи, казалось, пожелал счастья.

Но что-то вдруг насторожило ее. Тишина в хоромах?

– Феодорушка, – позвала она и удивилась, отчего Аксиньина дочь не крутится рядом, не помогает названой матушке. Вновь повторяла и повторяла славное имя, пока не поняла, что на зов никто не явился.

Анна кинула тряпку в кадушку с грязной водой, поднялась с колен и оглядела истобку.

Кудымов забрал с собою Антошку. Он теперь часто таскал его с собою, учил держаться в седле. Смастерил сабельку и громкоголосую дудку, у них появились свои шутки и тайны. Анна Рыжая не огорчалась: наконец-то у сынка будет пусть не родной, но батюшка.

Оттого в хоромах казалось пусто: сынок всегда пел, кричал, бегал, словно дюжина мальчишек.

– Феодора, – повторяла она, и полузабытый страх вернулся. Отчего-то чудилось иногда, что увезут чужую дочь, а виновной назовут ее, Анну Рыжую.

С именем на устах она обошла весь дом, заглянула в каждый угол: горницы на верхнем ярусе, сени, холодные клети. Никого.

– Богородица, помоги ты мне, грешной, – повторяла, словно в полусне, и чудилась ей плачущая Аксинья, что указывала перстом на нее.

Анна вышла из дому, оглядела и малое, и большое крыльцо, точно Феодорушка была мышкой, что могла забиться в любую щель. Ноги не шли, голова кружилась от страха, душили страшные мысли: а ежели в лес ушла, а ежели на реку…

Не углядела, разиня!

И на теплом бережку, и под кустами-деревьями Аксиньиной дочки не было.

– Идти к казакам, помощи просить, – твердила себе Анна, но сделала иное: упала на колени и заревела.

Насытила землю слезой, выдохнула, повторила себе дюжину раз: забавляется дитятко, скоро вернется. Хоть знала, что Феодорушка росла серьезной и не проказничала.

– Речке молишься? – услышала она под ухом насмешливый голос.

– Витенька, она пропала… Феодорушка! – вырвался крик, а к ней уже прижималось маленькое теплое тельце, пищало что-то и повторяло: «Матушка», а родной сынок тут же пел потешку, точно насмехался над ней.

Когда Анна и Феодорушка наконец разомкнули руки и прогнали слезы и страх, Кудымов поведал, что хозяйскую дочку спасли чудом.

Предчувствие Анну не обмануло: ежели бы Феодорушку увезли, вина пала бы на ее шею. И когда взбудораженные детки наконец уснули, она отблагодарила Витеньку Кудымова столькими поцелуями, что и со счета сбилась.

* * *

Треск стоял над рекой: ворчала, словно уставшая старуха, желтый лед трескался и расходился. Там, в глубине, что-то пучилось и просилось наружу. Приток Камы, слишком широкий для речки без имени, слишком узкий для водного пути, раскорячился после зимы затяжным ледоходом.

Уже пятый день Степан торчал в небольшом ямском поселении. И сходил с ума.

После месяца неистовой гонки можно было выдохнуть, дать лошадям поесть овса вволю, починить сбрую и ненужные сани, написать бессмысленные грамотки в Москву и Ярославль. Он, вымесок Максима Строганова, в полушаге от исполнения заветной мечты – стать наследником, законным, старшим сыном – бросил все.

Невесту накануне свадьбы.

Переговоры с аглицкими купцами, которые сулили несметные богатства.

Особое расположение государя Михаила Федоровича.

Бросил все, к чему шел долгие десятилетия никчемной жизни.

Он глядел на противоположный берег, вздымающийся покатой грудой камней, чахлые кусты, перевернутые лодки. Оказаться бы там, а через три версты – Соль Вычегодская. Можно будет наконец выплеснуть в лицо отцу: иди к дьяволу со своим наследством.

Степан в который раз вытащил два письмеца и с недоумением вглядывался в узкие, писанные женской рукой строки: «Обвинили знахарку в колдовстве и худых деяниях. Пытали огнем и водой. О том твоему отцу донесли. Чудом не убили. Ты, Степка, подумай…» Путаный рассказ о судьбе Аксиньи, обвинения, насмешки, да не в них дело. Он вглядывался в последние слова: «Писано Евфимией со слов Марьи Михайловны».