Ведьмины тропы

Служилые быстро потушили костры, отвязали лошадей и, соскучившись по родным бабам, снялись с места, не подумав и попрощаться. Степан вспомнил, как государь Иван III и хан Ахмад стояли на реке Угре: поглядели друг на друга да ушли. Так и Степановы люди со служилыми солекамского воеводы.

– Слава тебе Господи, – сказал отец Евод, глядя вослед служилым, и все с ним согласились.

Степан прошептал: «Баловень, ишь, баловень», – и никто не понял, о чем он. А вымесок Максима Яковлевича Строганова думал, что колдобистая дорога виляла да упиралась в кочки и глубокие болота. Да только посреди них оказывалась гать. В том и баловство, и счастье его.

* * *

Последний, кого бы хотела видеть и слышать, чей голос вызывал в ней ярость неодолимую, сидел в соседней кельице. Сначала Аксинья увидела в том насмешку Степана, но потом уразумела: смеялся над ней кто-то другой. Как и всегда, все долгие годы, что мечтала о счастье праведном, негорьком, да только все ж грешила и каялась.

– За тобою шли с Ванькой, – громко сообщал Илюха, и Аксинья сжимала губы: нашел кого отправить. – Потом здоровая черничка треснула по башке, очнулся здесь.

Сначала Аксинья заставляла себя задавать вопросы и вслушиваться в ответы того, кто изувечил ее дочь. Но потом забыла о прошлом, отложила в дальний угол кельи свои обиды и крики. Все потом.

– Как дочки мои? Как Сусанна? А Феодорушка?

Илюха старался утешить, за то была благодарна. Здорова, обогрета младшая дочка, Анна Рыжая да Еремеевна глаз с нее не спускают. Аксинья улыбалась, представляя свою ненаглядную кроху. Выросла, ой как выросла: для каганьки полгода – срок немалый.

– Забыла меня, – плакала она, а Илюха утешал, говорил, что спрашивает Феодора про матушку, что тоскует. Старуха Еремеевна всякий вечер, будто сказку, говорит про матушку Аксинью и любовь ее бездонную.

Не думала, откуда может знать о том холоп Степанов, молодой казак, что дни проводит вдалеке от господского дома, в походах да удалых делах. Она верила и благодарила за счастливую весть.

А когда стала спрашивать про Сусанну, услыхала в голосе Петухова сына тоску. Он уверял, что все ладно с синеглазой (так и сказал, не убоявшись ее гнева), что у тетки живет в Устюге, что послал за ней людей Хозяин. Аксинья спрашивала его, повторяла, нет ли худых вестей.

И наконец он признался – кто ж устоит перед материнской мольбой: ни добрых, ни худых вестей из Устюга нет. Люди Степана Максимыча должны обернуться туда-обратно, и оттого все в тревоге.

И она заскулила вновь, да печаль ее была глубокой. Как услышала, что не привезли Сусанну в дом родной, так поняла: случилось что с синеглазой. Своя судьба, своя погибель – пустое, а беда с кровинушкой – шипы в сердце. Ее не пережить.

* * *

В ту ночь говорили много. И помыслить бы не могли Аксинья и Илюха Петухов сын, что будут сидеть через стенку в кельицах монастырского подземелья и поминать имена Сусанны, Степана и Феодорушки, точно меж ними есть расположение или родство.

Аксиньины слезы порой текли бурной рекой, порой капали, точно несмелый дождь. Откуда ж в ней столько соленой влаги?

Она поняла теперь, отчего дочка тянулась к Илюхе, пренебрегала материным гневом и подставляла себя беспутному ножу. «Есть в нем сила и умение утешить», – против воли признала Аксинья.

– Я за Сусанной хотел ехать. Да только Степан Максимович запретил, – говорил Илюха и сопел, точно обиженное дитя. И вновь принимался за свое: – Я бы привез ее домой. Ежели пропала, то с Божьей помощью отыскал хоть где!

Аксинья уразумела, что сама велит Петухову сыну ехать за синеглазой дочкой, и, ежели не найдет ее… Здесь мысль обрывалась.

Когда кто-то загремел замком кельицы и увидела она, что приходит новый день, и не удивилась, услышав:

– Иди за мною.

* * *

О чем-то пели петухи в стенах обители. О погибели иль непогибели, о неволе или воле?

Серо-синее предрассветное дожидалось солнца, и монастырь еще спал перед заутреней, когда Зоя вела их мимо келий грешниц и трудниц, мимо хором настоятельницы и дощатой конуры. Там тихонько попискивали щенки – сука настоятельницы наконец разрешилась от бремени.

Аксинью шатало из стороны в сторону, она с трудом прогоняла тошноту, но слабость преодолеть не могла. И настырный Илюха Петухов сын держал ее за локоть, а потом велел опереться на него. Ничего не оставалось, лишь согласиться. Под глазом у него налился синяк – и монахини могут защитить себя от незваных гостей.

– Ты прости меня, – тихонько попросила Зоя, и Аксинья не смогла ничего ответить. Если бы не наветы юной послушницы, так жаждущей узнать секреты травы, все было бы куда проще. – Я не со зла, Господом Богом клянусь.

Илюха хмыкнул, будто понимал, о чем говорит юница в сером облаченьи, и Аксинье пришлось пробормотать:

– Прощаю.

Отыскала в ней юная трудница то ли замену матушки, то ли наставницу, то ли еще кого близкого и теплого. Решила прижаться, оставить в обители, сделать все, лишь бы не потерять Аксинью. Оговорила, сети сплела – по недомыслию ли, злобе ли, ей все едино. Не о том сейчас думать надобно.