Ведьмы

Светало, но в граде было еще тихо, никто пока не вставал, только бежал в очередной раз поперек Перунова двора к сортиру воевода, грозя на ходу кому-то кулаком. Бобич вгляделся. По заборалу градской дальней стены шел вприпляс раздрызганный Махоня, и шел он, кривая скотина, явно сюда, к веже.

Бобич рассеянно следил за приближающимся бояро́м, а сам в сотый раз вертел в голове свой замысел и восхищался, и радовался, гордясь умом и сметкою. Кто мог бы ему в свершении того замысла великого помешать? Кто мог бы встать поперек дороги? Никто в целом свете! А замысел был роскошный, гордиться было чем.

Стало быть, так. На Мешалке у выхода из подземного хода их с Радимиром уже ждут челноки. Поутру, как уйдут бояры́ закапывать находничков, перетащат они с воеводою подземным ходом княжьих дружинничков в те челны и – в добрый путь за сладкою жизнью. В граде останется Ослябя с парой-тройкой таких же пьянчуг, а приказано им будет говорить, что ушел, мол, Брячеслав неведомо куда и воеводу с собою прихватил. Ослябя, конечно, перепугается и со страху до бесчувствия напьется. Бояры́ вернутся, а князь – тю-тю, а воеводы нету, а Ослябя в стельку пьян и не вяжет лыка, и пойдут они тогда по своим делам, радуясь, что туркать их некому, некому к ним приставать и гнать их в поход на Дедославль.

Махоня шагал уже по ближней градской стене, так и есть, несла его нелегкая сюда, вынюхивал, стало быть, любопытным своим носом, чего не следовало. Ну-ну. Пускай идет. Будет ему тут встреча ласковая, на весь век запомнит.

Хорошо. Теперь Потвора. Пришел к ней ночью верзила Буслай звать к раненым. Сама она не пошла, потому-как по сей день хворая. Послала Лельку. По дороге верзила непременно скочеврыжится. Лелька девка малая, глупая, она перепугается, замечется и побежит за бабкой. Пока суд да дело, пока Потвора дотащится до отравленного, пока разберется да до града доберется, пока ударит в набат, пока родовичи до града дотрюхаются да расчухаются – что к чему, где они, Бобич с Радимиром, будут? Да еще и трупы княжих людей по дороге подбросят погоне-то, чтобы она на тех трупах споткнулась. Не оставят же родовичи, в самом деле, те тела на диких зверей растерзание?

Жердины лестничные ритмично подрагивали, стало быть, Махоня уже взбирался на башенное заборало. Вот сейчас толкнуть те жердины, костей не собрал бы, стервец, с такой высоты в ров грохнувшись. Вот только шум преждевременный поднимать нельзя. А жаль.

Бобич стал прямо против лестницы, чтобы ухватить кривую скотину за бороду, как только покажется в проеме любопытная его рожа. Снизу выскользнула и ухватилась за зубец она рука, потом другая. Бобич задрожал в предвкушении.

С неожиданной ловкостью разом вымахнул Махоня на заборало. И оказался прямо против волхва, чуть ли не вплотную. И впился ему в глаза яростным взглядом. И взгляд тот гнул, ломал, давил с чудовищной силой, сокрушая волю.

Сердце волхва дало длинный тягучий сбой. Колени ослабели настолько, что отпусти его этот страшный взгляд – рухнул бы он на пол, как подкошенный. Прямо на глазах, как в туманном горячем мареве стремительно оплывало тело, искажалось лицо, менялся облик Кривого, и все явственнее проступали сквозь него кощным маревом странно юные ненавистные Потворины черты. А Леля уже тянулась к его лицу сложенной рогами кистью, а глаза его, повинуясь движению ведьминой руки закатывались все выше, выше, Леля толкнула его в грудь, и мягко, как тряпичная кукла, повалился Бобич на заборало.

– Устал, бедненький, – сказала Леля, и Бобич в забытьи что-то невнятно забормотал ей в ответ. – Ну и спи, пока проснуться не велю. Спи.

Леля скользнула к напольной стене вежи, сложила руки лодочкой у рта и ухнула совой. Снизу изо рва тоже ухнула сова. Леля быстро скинула с себя мешавшую ей Махонину одежу, достала веревку и, закрепивши конец на зубце, сбросила ее вниз. Веревка натянулась, задергалась, снизу бесшумно и очень-очень быстро взбирался на вежу Буслай.

12

Бояры́ лежали вповалку на соломе, были они неподвижны и, может быть, даже уже мертвы. Буслай кубарем покатился с лестницы.

– Куда! – с нажимом сказала Леля, – Назад!

Голос ее был негромок, но была в нем такая каменная властная тяжесть, что Буслай послушно замер на месте и глядел на нее во все глаза, готовый исполнить любой приказ немедленно и без рассуждений.

– В подвал, – сказала Леля. – Справа за лестницей дверца. За нею проем, забитый мешками с песком, а дальше подземный ход. Расчисти и впусти родовичей. Быстро.

Буслай исчез. Леля прошла к столу, поморгала глазами, привыкая к темноте, огляделась и увидела князя.