Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2 (СИ)

Кровлю разметало той же осенью, когда над Кверфуртом пронеслась свита адских владык, направлявшихся на охоту — шутка ли, у некоторых и дома из земли вывернуло — так что к зиме в доме вновь гуляли холодные ветра. Что до приданого, оно так не пригодилось — в том же году сестра утонула в реке и отец, повздыхав немного, прихватил злосчастный талер в трактир. К тому времени, когда он из него вернулся, покачиваясь, рука об руку со своим приятелем-демоном, он, верно, и сам не помнил, сколько у него было дочерей. А вот крошка Барби запомнила — чертово клеймо еще месяц жгло огнем, благоприятно воздействуя на память.

Герцог Абигор, пожалуй, был не худшим из адских владык.

К этому выводу она пришла восемью годами спустя, уже здесь, в Брокке, насмотревшись на других школярок, своих товарок и сверстниц, каждая из которых щеголяла своим собственным клеймом. Пускай он не был меценатом, одаривающим лебезящих перед ним шлюх золотом и жемчугом, но не был он и кровожадным садистом или развращенным гедонистом, требующим изощренного, противоестественного и просто омерзительного почитания.

Губернатор Моракс наделяет своих послушниц тайными знаниями о камнях и травах, но иссушает их рассудок страшными сновидениями, от которых они в тридцать лет превращаются в заикающихся полубезумных старух. Губернатор Хаагенти в минуты досуга играет со своими сучками в какую-то безумно сложную адскую игру, сочиненную им же, сочетающую в себе трехмерный кригшпиль, руммикуб и особенный сорт дьявольски сложного криббеджа[15]. Выигрыш в этой игре дается ценой таких страшных мыслительных усилий, что часто приводит к мозговой горячке или параличу, а ставка за проигрыш — один палец за каждую проигранную партию. Неудивительно, что послушницы с клеймом Хаагенти большую часть времени заседают не в лабораториях и учебных классах, трансмутируя металлы, а упиваются до отключки дармовым вином, неуклюже держа кубки беспалыми лапами.

Герцог Буне заставляет своих сук поедать живых мокриц, король Балам — носить в промежности горсть бритвенных лезвий, герцог Аллацес насылает видения, от которых человеческие глаза быстро выгорают, расцветая черными глаукомами, а губернатор Камим считает лучшей платой за обучение еще горячий ведьминский язык, вырезанный ею собственноручно из своего рта…

Черт, герцог Абигор, по крайней мере, был чужд подобным развлечениям!

Он не был ни развращенным гедонизмом эстетом, погрязшим в удовлетворении противоестественных для человека прихотей, ни философом, углубившимся в дебри наук, способных вывернуть человеческий разум наизнанку. Не был также ни завзятым охотником, вечно рыщущим в поисках дичи, ни похотливым садистом, как многие его собратья.

Он был воителем.

Одним из тех адских владык, стараниями которых в аду на протяжении тысячелетий клокотала война, сжигающая в своем дыхании мириады существ, несоизмеримо более могущественных, чем самый могущественный из людей-магов, превращающая в пепел города, которых она никогда не видала и выжигающая дыры в пространстве, которое она не могла вообразить.

В этой никогда не стихающей войне герцог Абигор управлял шестьюдесятью легионами демонов и, надо думать, это занятия поглощало достаточно много его сил, чтобы он уделял внимание малолетним ссыкухам, поступившим к нему в услужение.

Герцог Абигор не требовал от своих подопечных многого, но и сам не баловал их.

Он не даровал им познаний в области языков, наук и ремесел, не обучал свободным искусствам или умению читать прошлое. Не отдавал им в подчинение исполнительных духов, не излечивал от болезней и ран. Единственное, что герцог Абигор давал своим послушницам во исполнение связывающего их договора — кроху его собственной, вечно горящей подобно адской звезде, злости.

Вот уж чего всегда хватало в его сундуках. Обжигающая, как адское пламя, неукротимая, как сто тысяч демонов, эта искра была хорошим подспорьем в драке, разжигая в душе силы, о которых она иногда даже не предполагала. Напитывающая изнутри злой раскаленной энергией Ада, которая мешала отрубиться или броситься бежать, как те суки, которых она молола кулаками. Это была колючая искра, злая, не умеющая согревать, но дающая упоение в бою. Заставляющая тело выжигать себя дотла, не принимая поражения. Злая упрямая искра, осколок истинного адского пламени…

Может, эмиссар герцога Абигора не случайно наделил этой злой искрой перепачканного шестилетнего чертенка со злым волчьим взглядом, которого бросили к нему в карету. Может, увидел в ее душе что-то, чего не видела она сама, пристально разглядывая себя в зеркало — в ту пору, когда она еще не избегала зеркал и могла без содрогания в них глядеть…

На углу Раттенштрассе и Апфельспур Барбаросса ощутила запах горячей сдобы, такой тягучий и роскошный, что ноги сами собой начали спотыкаться, как у шальной лошади. Черт, вспомнила она, сегодня ей так и не довелось поесть. Возможно…