Ведьмы из Броккенбурга. Барби 2 (СИ)

Барбаросса едва удержалась от того, чтобы не тряхнуть мешок как следует. Мысль и верно была не ее собственной, она принадлежала Каррион, сестре-капеллану «Сучьей Баталии», но показалась ей достаточно изящной, чтобы Барбаросса запомнила ее дословно и держала в памяти, как великосветские шлюхи держат в своих шкатулках любовно высушенные цветы. Тем обиднее был язвительный комментарий гомункула.

— Расскажи мне про старика, — жестко произнесла она, — Все, что знаешь!

Гомункул хихикнул.

— Все, что знаю? Ну, изволь. Господин фон Лееб обыкновенно встает в шесть утра — старая солдатская привычка, но по субботам может оставаться в постели до полудня. Он выписывает «Саксонскую газету» и лейпцигскую «Доходную газету», но из первой обыкновенно читает лишь литературный листок и некрологи, утверждая, что после истории Штайнера-Винанда она сделалась прибежищем узколобых социал-демократов с головами, набитыми одними только смутными химерами и нюрнбергскими колбасками. Он следит, чтобы правый его сапог был подкован четным числом гвоздей — какое-то старое суеверие, бытовавшее среди артиллеристов полсотни лет тому назад. Не пьет молока, считая, что оно вредно для печени, и не курит сигар, а курит обыкновенно персидский табак, но в меру, от курения натощак у него делается кашель. Терпеть не может утренних развозчиков, когда те громыхают своими телегами по мостовой и может ругаться с ними через окно по полчаса. Не читает современных книг, утверждая, что от них его мучает изжога, а читает только Ролленхагена и Циглер унд Клиппгаузена[4], но обычно небрежно, слабо вникая в текст. Является приверженцем теории полой Земли Галлея, с тем лишь отличием, что считает, будто внутри нее помещаются три вращающихся ядра — из мягкого олова, твердого вольфрама и раскаленного фермия. Презирает кларнеты и флейты, находя, что они пищат по-мышиному, но уважительно относится к бандонеону[5] и…

Сворачивая за угол, Барбаросса нарочно резко повернулась на каблуках, чтобы мешок за ее спиной ощутимо подпрыгнул, заставив гомункула испуганно вскрикнуть.

— Не играй со мной, Лжец. Ты знаешь, что я имею в виду.

Гомункул засопел. Забавно, хоть он и размещался за ее спиной, скрытый к тому же плотной мешковиной, она так легко представила себе угрюмую гримасу на его сморщенном личике, будто видела его воочию перед собой.

— Что ты хочешь знать, Барбаросса?

В его голосе не слышалось покорности, но он, по крайней мере, назвал ее полным именем, и это было добрым знаком. Черт возьми, может, он невеликого мнения о ней и о ее владыке, но она заставит его воспринимать малышку Барби и ее намерения всерьез. Чертовски всерьез.

— Я хочу знать все о старике, — жестко произнесла она, — Каков он? Чем занимается? Но главное — в чем его интерес?

— Интерес?

— Он ведь херов садист, так? Но ему лень самому работать ножом, ему нравится скармливать ведьм своему цепному демону! Верно, он наблюдает за тем, как Цинтанаккар у него на глазах разделывает своих жертв. Может, он дрочит при этом? Катается по останкам, как гиена? Обмазывается кровью и желчью?

Гомункул ухмыльнулся. Так отчетливо, что Барбаросса, замешкавшись на ходу, едва не угодила башмаком в лужу.

— Нет. Насколько мне известно, ничего такого он не делает. Это не в его привычках. Не суди всех хищников в Броккенбурге по своим повадкам и повадкам своих сестер, юная ведьма.

Дьявол. Даже сейчас он находил способ язвить ее. Будто это не он был беспомощным коротышкой, запертым в стеклянной тюрьме, а она, крошка Барби. Будто это она тщетно елозила носом по стеклу, силясь найти выход, вновь и вновь натыкаясь на прозрачную преграду…

Спокойно, Барби.

Учись держать удар, как учила тебя сестра Каррион, и сама не забывай орудовать рапирой.

— Почему он вообще отпускает их? Если ему нравится наблюдать за их мучениями, он мог бы запирать их, едва только Цинтанаккар заберется им в требуху. Вместо этого он отпускает их восвояси, позволяя бегать на привязи еще семь часов. Это… странно, ведь так?

— Господина фон Лееба во многих отношениях можно назвать странным человеком. И это отчасти понятно. У него была непростая молодость.

— Война в Сиаме. Уже слышала.

— Она порядком его пожевала, — гомункул негромко хмыкнул, — Как и многих прочих его сослуживцев, брошенных вариться на долгие восемь лет в чертовых плотоядных джунглях. Вернувшись оттуда, он приобрел многие привычки и склонности, которые мне непонятны и которые я бы не смог объяснить. Например, вернувшись в Саксонию после Сиама, он отказался продолжать карьеру, несмотря на то, что имел самые лестные рекомендации, отличный послужной список и опыт. Без сомнения, он мог бы добиться на этом поприще немалых успехов. Однако вместо этого предпочел уйти на покой в отнюдь не старом возрасте, удалившись от мира и наглухо заколотив двери.

— Вот как…

В банке за спиной ощутимо плеснуло, должно быть, гомункул азартно кивнул.