Читаем Ведьмы. Салем, 1692 полностью

Начавшиеся в итоге переговоры шли долго и трудно. Несмотря на несостоятельность в бизнесе, переговоры Пэррис обожал. В свои тридцать он был более стреляным воробьем, чем все предшествовавшие ему пасторы. Он больше путешествовал, однако почти не имел опыта жизни в глуши, которую окрестил «бедной маленькой деревушкой» [59]. Пуританский Бостон [60] шумел всеми своими восемью тысячами жителей, пестрел ленточками и оборками, шелестел серебристыми кружевными накидками и алыми юбками – в общем, ничем не походил на сельский Салем. Тут палитра была совершенно иной: приглушенные оттенки зеленого, грязно-лилового и насыщенного красновато-коричневого. И оба они живо контрастировали с Барбадосом. Деревня сделала лучшее предложение, какое только могла сделать, оно полностью отвечало ситуации на рынке. Пэррис, опытный торговец, не впечатлился. Назвав условия, предложенные салемской стороной, «скорее разочаровывающими, чем воодушевляющими» [61], он, в свою очередь, выдвинул восемь собственных. Самые непростые из них касались дров. Если борьба священника за уважительное к себе отношение плавно перетекала в дискуссию о заработной плате, то борьба за дрова сразу поджигала фитиль. Их доставка ложилась на общину тяжелым грузом, и каждый раз, когда она срывалась или партия топлива оказывалась некачественной, в этом улавливали затаенный намек. «Разве эта древесина не слишком мягкая?» – вопрошал пастор, пока фермер разгружал свою телегу. «А разве мы порой не получаем слишком мягкие проповеди?» – парировал тот [62].

Пэррис хотел, чтобы его обеспечивали дровами. Деревенские же снова предпочитали вносить средства в фонд, откуда он сможет их брать. У них не практиковалось общинное пользование землей, доставать древесину было нелегко. Уже к 1692 году это представляло постоянную всеобъемлющую проблему для Новой Англии. Рубка деревьев, использование и экспорт древесины жестко регулировались. В общем, из деревни летели предложения и контрпредложения, отношения портились. Упрямый мужчина с хрупким эго, Пэррис не соглашался на создание фонда. Цены на дрова могли взлететь. Дискуссия длилась почти весь 1689 год – именно в тот год колония скинула англиканского губернатора, назначенного короной, за чем последовали серьезные беспорядки, участившиеся стычки с индейцами и публикация «Памятных знамений» Мэзера, куда входил рассказ об околдованных Гудвинах. «После длительных уговоров, – вспоминал позже Пэррис, – я сказал, что попробую поработать у них один год, и на этом дискуссия подошла к концу» [63].

Переговоры еще продолжались, а Пэррис с женой Элизабет, тремя детьми и рабами уже въехали в пасторский дом на деревенской развязке. На восьмидесяти сотках стоял удобный двухэтажный коттедж с гигантским дымоходом и четырьмя каминами. Пэррис соорудил просторную пристройку позади четырех побеленных комнат; детей, видимо, поселили наверху, как и прислугу. Через полтора года умер молодой темнокожий раб, переехавший вместе с ними. А потом, в один ветреный вторник в середине ноября, свершилось событие исключительной важности как для деревни, так и для ее нового пастора: Сэмюэла Пэрриса посвятили в должность в присутствии нескольких соседних священнослужителей, среди которых был Джон Хейл и два преподобных из города Салема. Пэррис говорил об Иисусе Навине и новой эре. С этим посвящением у деревни теперь появилась возможность совершать важнейший обряд причастия. Новый пастор, признавший проблемы селян, успокоил их. Годы прозябания во мраке закончились. Господь развеял туман своих упреков, и фермеры отныне могут двигаться вперед без волнений и сомнений. В это заявление Пэррис включил и себя. Здесь очень много работы, но он будет усердно ее выполнять. В соответствии с традицией он предупредил, что будет сердечен с одними, но суров с другими. «Вы должны нести мне свою любовь, много любви», – инструктировал Пэррис своих прихожан. В менее ортодоксальной манере он сделал акцент на поклонении собственной персоне: «Конечно, должно любить всякого пастора Христова, однако меня вам следует любить больше (если получится, несмотря на огромную разницу между мной и другими)» [64].

Перейти на страницу:

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Виктор  Вавич
Виктор Вавич

Роман "Виктор Вавич" Борис Степанович Житков (1882-1938) считал книгой своей жизни. Работа над ней продолжалась больше пяти лет. При жизни писателя публиковались лишь отдельные части его "энциклопедии русской жизни" времен первой русской революции. В этом сочинении легко узнаваем любимый нами с детства Житков - остроумный, точный и цепкий в деталях, свободный и лаконичный в языке; вместе с тем перед нами книга неизвестного мастера, следующего традициям европейского авантюрного и русского психологического романа. Тираж полного издания "Виктора Вавича" был пущен под нож осенью 1941 года, после разгромной внутренней рецензии А. Фадеева. Экземпляр, по которому - спустя 60 лет после смерти автора - наконец издается одна из лучших русских книг XX века, был сохранен другом Житкова, исследователем его творчества Лидией Корнеевной Чуковской.Ее памяти посвящается это издание.

Борис Степанович Житков

Историческая проза