Побежал куда-то — да наткнулся на очередной кровавый ошметок, упал на землю — и зажмурился. А на плечо-то ему жаворлёночек сел и гуторит в ухо:
— Поначалу-то побегла она к Кузнецову дому — да кинула в окошко свою железисту перчатку, пробила перчатушка волоковое оконце, выбежал из двери злой кузнец со своим боёвым молотом. А она-то стоит на горушке и оттелева его поругиват: уж ты, гадина, дескать, перегадина, ворона ты, дескать, пустоперая, пустоперая да одноокая, а ну, дескать, выходи на смертный бой, али бабы в куньей шапке испугался, де? Кузнец-то выкрикиват, мол, тебя, что ли, мокрохвостая Мохната Кочка?! А девушка-то взбеленилася, того пуще ругает Чурилу, дескать, поднимись–ко сюда дак получишь ведь по отяпышу[48]
, да прибавлю, гуторит, и по алябышу…Ваня слушает да сквозь слезы и спрашивает:
— А что такое отяпыш и алябыш?
— Да хорошие ваши части телесные, — отвечает жаворонок, — только теперь-то нету их у Златыгорушки…
— А за что она ругала его, что он ей сделал-то?
— Значит, было за что! — вмешалась подошедшая незаметно Степанида Дымова, у которой тоже уши–те открылись на пернатые речи. В левой ладони держит девочка соловушку, правой прикрывает — чтоб тепло к нему шло.
А жаворлёночек продолжает:
— «Выходи, — гуторит Златыгорка, — туда-то и туда-то, силушки друг у друга поотведаем». Стала тут девка удалая снаряжатися, побежала на конюший двор, оленца своего с семи цепей, с семи розвязей снимает, кладет на него плотны потнички, на потнички мягки войлочки, на войлочки седёлышко, двенадцать подпруг вяжет шелковыих, да тринадцату черезхребетную. В стремена ступила, оленца стегнула, хороша была побежка сохатого, во чистом поле видно — курева стоит… Приезжает на место — поединщика нет. Стала Златыгорка шуточки шутить: в черну тучу стрелочкой постреливат, а на землю-то стрелочку не ураниват, на обратном полете стрелочку подхватыват. Наезжает на нее Чурила–кузнец, оба вместе тут соехались, выхватали они мечи вострые, да и секлись, рубились, но не ранили они друг друга, никакого местечка не кровавили. Да вострые мечи их изломалися — и бросали тот боёвый лом на сыру землю. Да хватали палицы боёвые, колотились, дрались до восходу солнца — да боёвые палицы загорелися и распаялися. И бросали тот боёвый лом на сыру землю. Соскочили тогда оба на матушку сыру землю, отпускала Златыгорка оленя–Яблочка на все четыре стороны, говорила таково слово: «Побежи ты ноне прочь от меня, во леса беги во зеленые, и пасись там на привольюшке. Нам с Чурилой съезжаться — не родниться. Кто-то да со смертушкой побратается, побратается–посестримится». Да отпускала еще нас с соловейкою с права плеча да с лева плеча, говорила таково слово: «Полетите вы нонь прочь от меня. Вы ищите себе хозяина поласковее…» Олень–Яблочко побежал в леса зеленые, мы-то с соловейкою по плечам сидим. И пошли-то поединщики на рукопашечку. Тут соловушка с права плеча соскакивал да усвистывал под сторону под летнюю, хотит позвать побратима на выручку. Подхватила Златыгорка кузнеца на косу бедру да и вызняла выше могучих плеч. Тут, по бесчестью по великому, левая ножка ее оскользилася, правая-то подломилася, и падала Златыгорка на сыру землю, заскакивал Чурила на белы груди, да и разорвал он лату булатную, да и вытащил укладен нож, хочет пороть он груди белые да смотреть ретиво сердце. Да в плече-то рука и застоялася. И стал кузнец тут спрашивать да выпытывать: «Ты по что меня на бой вызвала, ты по что меня ругала изругивала? Ты коей земли, да коей стороны? Тебя как, де, зовут, звеличают по отчеству». Златыгорка-то над ним надсмеялася: «Ай ты, старая корова базыкая! Когда б я стояла на твоей белой груди, я пластала б твое сердце со печенью, не спросила бы твоего роду–племени. Да и роду-то ты есть хвастливого, хвастливого да боязливого, только можешь болты болтать». И харкнула ему в бело личико, да в седую еще бороду. То Чуриле да за беду стало, за великую досаду показалося, ретивое-то сердце разгорячилося, хватал он Златыгорку за желты кудри да и вызнял выше могучих плеч, да спустил он ее на сыру землю, да ступил он ей на праву ногу, да он дернул ее за леву ногу, а он надвое да ее порозорвал, да рубил он Златыгорку по мелким кускам, рассвистал он ее да по чисту полю. Воронам да на расклёванье, да серым-де волкам да на растарзанье.
Мальчик с девочкой, выслушав песенные показания жаворлёночка, сидели с выпученными глазами. Никак понять не могли, за что так поступил с посестримой злодей-кузнец! Может, он и есть полузмей?!
— Ох! — вскрикнула тут Степанида Дымова, отняла правую ладонь, а на левой открылся соловушка — недвижимый. Ваня потрогал — холодный…
А жаворлёночек рассказал тут, как вернулся соловей без подмоги, как увидал он, что с хозяйкою сталося, налетел на супостата, стал крыльями бить, носом клевать, да Чурило-то уцепил его, сломал оба крылышка, шмякнул о сыру землю, а у него-то, у жаворонка, и допреж того лапка была переломанная, когда хотел он в людскую битву по птичьему неразуменью втемяшиться.