"Ведро незабудок" и другие рассказы

Этому непонятному для семьи и коллег поступку предшествовало небывалое событие. Оно могло быть оставленным без должного внимания и прещения со стороны начальства. Но произошло все скандально, конфузно и даже, по общему определению руководства партийной организации, «до неприличия преступно». А преступил Лев Алексеевич вот что. Ему было поручено подготовить доклад о последнем съезде Коммунистической партии и о том, как в свете его решений советская энергетика достигла заоблачных вершин. С этим докладом нужно было выступить сначала в областном центре, а потом и в Москве на всесоюзной конференции. Лев Алексеевич отказался. Стали его спрашивать о причине отказа. Сначала он не хотел ничего объяснять, но когда ему пообещали объявить выговор по партийной части, он вспылил и заявил, что устал врать. Если ему позволят сделать объективный доклад и освободят от необходимости цитировать Ленина и петь здравицу Брежневу, то он выполнит приказание, а если нет, то доклад готовить не станет. Тогда ему напомнили о партийной дисциплине и недопустимости подобных речей. За это его могут и из партии выгнать. На это он отреагировал бурно и заявил, что нет нужды его изгонять. Он и сам уйдет. Время было строгое. Подобных демаршей не допускали. Выгнали его не только из партии, но и с работы. Куда бы он потом ни пытался поступить, повсюду получал отказ. Устроился простым электриком на завод — через неделю его вызвали в отдел кадров и вернули ему трудовую книжку без всяких объяснений. Он уже дошел до того, что готов был идти в грузчики. И пошел. И снова через несколько дней получил трудовую книжку. И снова работники отдела кадров не стали объяснять ему причину увольнения.

Однажды он, новоявленный безработный, проходил мимо церкви Николая Угодника и увидел, как за оградой две согбенные старушки разгружали машину. Пожилой шофер подавал им какие-то коробки, и они перетаскивали их в храм. Они с великим трудом преодолевали шесть ступеней довольно высокого крыльца.

Лев Алексеевич зашел в открытую калитку и, ни слова не говоря, взял сразу четыре коробки и понес их в храм. Одна из старушек принялась его благодарить, а вторая, глядя на него с недоверием и беспокойством, стала объяснять, что ему ничего не заплатят. Тогда первая, перебивая напарницу, проговорила: «Вы ведь решили потрудиться во славу Божию?»

— В Петю, — проворчал Лев Алексеевич.

— Какого Петю?

— А какого Славу?

Старушки опешили.

— Вот сразу видно, что вы не церковный человек. Во славу Божию, значит без денег.

— А вы, церковные, уже и не верите, что человек может бескорыстно захотеть помочь пожилым женщинам. При чем здесь слава Божия? Я, может быть, бомж. И о Боге вообще не думаю. И какая слава для Бога от того, что я занесу в храм коробки?

— А вот такая. Всякое доброе движение сердца говорит о том, что Бог в вас живет. Это его Ангел подвинул вас на доброе дело. А мера делания разная. Одни за Бога душу кладут — идут на мучения и смерть. Другие делают незаметные добрые дела. Но они в очах Божиих дорогого стоят.

Старушка посмотрела на Льва Алексеевича ласково. Он хотел было продолжить рассуждения о ненужности высокопарного слога, когда речь идет о простых вещах, но, поглядев на доброе лицо старушки, расхотел ей перечить. Он улыбнулся и сказал: «Вас бы, бабуля, на наше партийное собрание, поговорить о добрых делах».

— На собрание ваше я не пойду, а вот вам надо бы с нашим батюшкой поговорить.

— Собрание уже не наше. Выгнали меня из партии, а с батюшкой говорить мне не о чем.

В этот момент старушки как-то разом охнули и семеня поспешили ко входу. Навстречу им шел пожилой священник. Старушки одна за другой сделали земной поклон и сложили ладошки лодочкой одна на другую. Батюшка перекрестил их, кладя руку в сложенные ладошки. Старушки поцеловали благословляющую руку и повернулись в сторону Льва Алексеевича, делая ему малопонятные знаки. Он подошел к священнику, поздоровался и замер, не зная, что делать.

— А благословение почему не берете? — спросил священник, хитро посмотрев на незнакомца. — Звать- то как?

Лев Алексеевич представился. Батюшка взял левой рукой обе его руки и медленно перекрестил, проговорив: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!» Сначала он коснулся лба, потом живота и поочередно правого и левого плеча. Потом он положил правую руку на голову Льва Алексеевича и, слегка сдавив ее, произнес: «Вразуми, Господи, раба Твоего Льва, по- мози ему и спаси его!»

Лев Алексеевич хотел было пошутить насчет удержания его рук: дескать, нет нужды меня так крепко держать, не сбегу. Но вдруг почувствовал какую-то тяжесть в языке. Язык, что называется, не ворочался, словно отказывался проговорить возникшую в уме шутку. И тело как-то обмякло, да и в голове как-то затуманилось, будто стал проваливаться в сон.