— Вот доказательство моих слов, — я выложил перед ним катушку с записью. — И вызови Шелленберга, перед тем как прослушать это. Оскар, это бомба, а они выкладывают как малозначащий эпизод.
Штайн поднял телефонную трубку и произнес:
— Сеть притащила улов.
Я внимательно посмотрел на Оскара и спросил:
— Во что ты меня втянул? Наверное, в подвалах гестапо мне было бы гораздо спокойнее, чем здесь.
— У гестапо сейчас нет подвалов, а всех задержанных они сразу расстреливают, даже не оформляя арест, — спокойно ответил Оскар, перебирая на столе бумаги.
В кабинет вошел Шелленберг и аккуратно закрыл за собой дверь.
— Сидите, Штайн, сейчас можно обойтись без этих условностей. Герр Михайлов, я хочу извиниться перед вами за то, что использовал вас втемную, но на это были свои причины. Подозревать, что операция вышла из-под контроля, мы начали еще вчера днем, но когда вечером застрелились два наших эксперта, ситуация потребовала моего личного вмешательства. Вы нам понадобились в роли независимого эксперта. Оскар уже передал мне ваш предварительный вывод, а сейчас я хочу получить от вас железные доказательства.
— Вот ваши железные доказательства, — указал я на стол. — Там полная структура РСХА.
Шелленберг невозмутимо взял катушку, вставил в магнитофон и включил его.
Стоящий рядом Оскар начал переводить. С каждой минутой лицо оберштурмбаннфюрера мрачнело все сильнее.
— Достаточно, — произнес он и выключил магнитофон. — Ну вот, господин инженер, вы стали причастны к смертельно опасным секретам, о которых знают не более десятка высших чинов рейха и двести миллионов русских.
— Вот, взгляните, — я протянул ему листок бумаги.
— Что это за список? — спросил Шелленберг.
— Это лица, ведущие сепаратные переговоры с англичанами, а в сорок четвертом году они организуют покушение на фюрера.
— Рейхсфюрер?
Я кивнул:
— Он знал.
— Записи я не делал, и передача была на английском. По-моему, они не придают никакого значения этой информации, — продолжил я.
— Или сознательно дезинформируют нас, — продолжил разговор Оскар.
— Штайн, передайте все наши материалы господину Михайлову, — приказал Шелленберг. — А вам поручается проанализировать всю информацию и представить мне отчет к восьми вечера, — он повернулся к двери, но перед тем как открыть дверь, остановился. — Дневник Гальдера слишком ненадежен, вы можете опустить этот эпизод.
Непривычно ранний подъем в шесть утра напомнил мне, что я теперь — в армии. Давненько я не слыхивал команду «П-а-а-адъем!», которую и сам тут же автоматически продублировал — откуда что взялось! — для своего отделения. Встали, оделись, койки застелили, оправились, умылись, построились… Без необходимости сделать кое-кому мягкий втык за небрежно заправленную постель и не расправленное как следует обмундирование дело не обошлось. Борзеть я не стал — сам не люблю, когда борзеют, но порядок все же надо держать, потому что поблажки «своим» могут далеко завести, и тогда мы — уже не воинское подразделение, а хрен знает что. Все шло своим заведенным порядком. Завтрак, после завтрака — построение… Вот тут все и началось…