Ведун поневоле

– Верно, верно… – согласился со своим соратником Феофан, – а что делать, что делать? – сокрушенно повторил он одно и тоже выражение дважды и, переведя дух, продолжил, – знамо судьбинушка у нас такая покойникам последнюю честь отдавать. Сколько веков уж одно и то же! Рубятся люди, все насытиться кровушкой не могут. Но вот что-что, а живого я вообще не чаял найти после позавчерашней рубки! Да еще и там, где некому бывать не надобно…

– К живому присмотреться треба! – еще более понизил речь Сергей, да так, что стало практически невозможно разбирать слова, – ты на него посмотри. Чудо-юдо какое-то! Дыра в груди, размером с пещеру, а заросла на глазах. Да и будет ли витязь русский, по своей воле в гроб к древним залезать? То-то и оно – мужик отпустил одну из рук, набожно перекрестившись, – зло пошло по Руси! Чую, выпустил этот щегол покойничка то… В его ли теле он пребывает или в чужом – один Господь ведает теперича. Но мы долг христианский выполним, да все разведаем. О! – с искренним облечением воскликнул спаситель, – за разговором и дорога пролетела! Домовой, отворяй ворота! Прибыли.

Сами по себе растворились скрипучие створки, богато покрытые мхом, открывая проход во двор, опоясанный невысоким, скорее декоративным тыном, в котором кое-где не хватало бревен, завалившихся и истлевших на земляной насыпи вала.

Моему полураскрытому взору предстала большая, и что чудно – каменная церковь из нескольких башен, с обвалившимися куполами, с узкими окнами-бойницами и широким провалом без дверей, ведущим внутрь промороженного, древнего помещения.

Огромное, гладкое зеркало, направленное в небо на конце широкой трубы, высовывалось наружу из раздвоенного купола центральной башни, устремив блестящее око в неведомые дали.

Невольно сложилось впечатление, что далеко не сразу подобное сооружение стало объектом христианского культа, а раньше использовалось совершенно в иных целях.

Особо не заморачиваясь моими ощущениями, два чудаковатых спасителя проволокли мое тело по ступенькам вверх, чем вызвали острый приступ боли в поврежденном позвоночнике.

Стараясь не выдать себя, я терпел столько, сколько позволило мне мое бедовое состояние и, едва черный провал развалившихся дверей поглотил меня, окунув в затхлое пространство огромного зала, как из моих побелевших уст вырвался постыдно-жалостливый стон.

– Феофан! Чу! Очухивается!

– Пущай очухивается. Мы на своей земле. Здесь наша сила. Тут мы сможем и атланта к ответу призвать, не то, что гиперборейца изломанного!

– В том то и чудо, что изломанного. Рана на груди заросла, а кости нет!

– Что чудо то, Сергий? Он так землю протряс, что, почитай лет десять будет восстанавливать кристалл души. Иссякла сила то. На рану еще хватило регенерации (мне было дико слушать из его уст столь витиеватое слово), а на спинку не хватило-то!

Мне пришлось изобразить беспамятство, чтобы до поры до времени не выдать окончательное возвращение в этот мир. План мой был прост и основан на наблюдениях: раз они до сей поры терпели вес моего тела, пытаясь донести меня до места собственного обитания, и при всем при этом не сделали зла, вытащив из плена древней усыпальницы, то им что-то нужно от меня. Следовательно, чем больше я разузнаю о своих неведомых благодетелях, подслушивая их беседы якобы в беспамятном состоянии, тем больше буду вооружен в дальнейших разговорах.

– Мается, – жалостливо сказал Сергей, чью личность я уже определял по более низкому и хриплому голосу, и манере слегка растягивать гласные.

– А то! – ответил ему более бойкий и быстрый Феофан, – Столько урона на себя принять. Был бы не ведун – сразу бы склеился, – поддакнул он своему товарищу.

– Да какой он ведун! – неожиданно вмешался третий, писклявый и тонкий голос, похожий на далекий шепот ребенка, – так еще, ведунчик. Не вырос еще. Тряс то землю не он, а его род. Да и сила в нем не ваша, не людская.

– А давно ли ты не человеком стал? – рассмеялся в ответ Сергий, – веков пятнадцать как домовых числишься всего и все, забыл свое начало?

– Забыл! Не нужно он мне, – возмутилось потустороннее существо, – меня первые люди здесь бросили, как недоношенного. Мамка с батькой предали. С сего момента нет родства мне с человеком! И вы не помогли!

– А кто мы, Дома, чтобы вмешиваться в людские судьбы?

– С ним то вмешались!

– А он, почитай, уже не совсем человек. Нужен он нам.

Не в силах побороть собственное любопытство, в ходе диалога, я слегка приоткрыл глаз, настолько тонко завуалировав движение дрожанием полусомкнутых ресниц, что мой наглый порыв не был замечен.

Тонкая, бледная тень неторопливо летела из мрака в мою сторону, при приближении оформляясь в образ полупрозрачного, низкого, обнаженного ребенка, навеки скрученного трескучим морозом в неестественных изломах тела – очевидно хранителя этой псевдо-церкви.