Ведуньи из Житковой

И они ей и вправду понадобились, да еще как! Потому что хождение по мукам с целью выяснить, где находятся Сурмена и Якубек, только начиналось. Прошло еще немало времени, прежде чем она получила наконец возможность навещать их по воскресеньям. Но мысль об этих воскресеньях, этих нескольких послеобеденных часах, когда она сможет видеть своих близких, стала для нее средоточием вселенной, единственным, ради чего, как казалось ей в оставшиеся месяцы в интернате, стоило жить. Крохотный луч света, пробивающийся сквозь глухой монолит дней, придавал ей сил, вселял надежду. Надежду на то, что жизнь еще может вернуться в старое русло. Она была полна решимости вновь соединить судьбы их всех.

Только надо было придумать как.

Эта мысль донимала ее бессонными ночами, когда она ворочалась на кровати в комнате, где спали остальные девочки, не давала ей сосредоточиться на учебе во время уроков, после которых она бесцельно бродила по городу, упорно размышляя…

И когда в конце учебного года Дора покидала интернат с аттестатом зрелости в сумке (не больше той, с которой она туда поступила), она уже знала, что делать. Это было самое важное решение из тех, которые она приняла за всю свою жизнь. Она не переехала в Кромержиж, чтобы быть поближе к Сурмене, а решила перебраться в Брно и любой ценой добиться опеки над Якубеком. Вернуться с ним в Житковую — и однажды, когда Сурмена выздоровеет, забрать туда и ее.

Закрыв глаза, она увидела явственные очертания их дома. На пороге сидел Якубек, за ним стояла Сурмена, и оба они радостно махали ей в знак приветствия. Тогда она не знала, что лишь вызывает в своем сознании образы, хранящиеся в давно запечатанном свитке прошлого.

ЙОЗЕФ ГОФЕР

Та тонкая книжка в газетной бумаге, которую дал Доре пан Оштепка, сыграла большую роль в ее дальнейшей судьбе. Она увезла ее с собой в Брно и бережно хранила на книжной полке в маленькой холодной комнатке, где прожила несколько последующих лет. Записанные автором истории она уже могла воспроизводить по памяти. Благодаря им Дора вплотную соприкасалась с временами детства Сурмены и складывала для себя мозаику ее жизни и судеб своей бабушки Юстины Рухарки, ее сестры и прочих ведуний, выведенных в книге Йозефа Гофера как отрицательные персонажи.

Эта книга была ее первым учебным пособием. Позднее к ней добавились другие материалы, и за несколько лет Дора уже не только приобрела солидный запас знаний, но и утвердилась в желании сделать свое личное хобби будущей профессией. Она решила поступить на вечернее отделение Брненского университета, образованное там в рамках сближения интеллигенции с рабочим классом.

И одна из ее первых самостоятельных работ, которые она с самого начала писала с прицелом на итоговую дипломную работу, касалась именно отношения Йозефа Гофера, священника в Старом Грозенкове, к ведуньям.

— Съездите в Лугачовице, там живут его сыновья. Или поищите в Брно, говорят, там в каком-то архиве хранится его наследие, — ответил Доре на ее вопрос нынешний священник, который когда-то прислуживал в костеле своему давнему предшественнику.

И она нашла. В архиве Института этнографии, на том же этаже, где ей несколько лет спустя дали собственный кабинет.

В течение нескольких дней в послеобеденные часы она копалась в ящиках с наклейкой «ЙОЗЕФ ГОФЕР (1871–1947)». Через ее руки прошли десятки официальных документов, наброски проповедей и статей, личная переписка и дневники. Эти материалы позволили ей без труда проследить его судьбу.

Йозеф Гофер появился на свет вторым из семерых детей крестьянина из Сновидок в Южной Моравии. Сам о себе он писал, что унаследовал от отца упрямство и буйный нрав, а еще, насколько могла понять Дора по семейным фотографиям, орлиный нос, который некрасиво выдавался вперед на его лице. При этом чутье у него было, по-видимому, не очень хорошее, судя по тому, что оно не раз его подводило, сбивая с пути истинного. В первый раз — когда он бросил учебу в семинарии. Это ничего, такое случается, каждый может усомниться, говорили, наверное, тогда все, включая его родителей, которые, разумеется, с облегчением вздохнули, когда сын все же вернулся в семинарию. Выбора, впрочем, у него не оставалось: в родной усадьбе хозяйничал его старший брат, а остальные братья и сестры вынуждены были заботиться о себе самостоятельно. Семинария была его единственным шансом, поэтому он предпочел ее окончить — и рад был получить место приходского священника в Поланке, а через несколько лет и капеллана в Забржеге-на-Одре. Туда к нему вскоре перебралась Стаза, старшая из сестер, а за ней и другие сестры, разругавшиеся со старшим братом, а скорее, как можно было догадаться по семейной переписке, с его жадной женой.