Если бы они переселились раньше, может, он и не сделал бы всего того, что сделал, может, не решился бы бушевать так, как ему велела его неистовая натура. Но к тому моменту, когда к нему в дверь постучалась Стаза, он уже разошелся вовсю и не мог повернуть назад. Да и не хотел. Доре было ясно, что успех опьянил его, вскружил ему голову — и рука у него зудела, если он вечером не мог взяться за перо, чтобы выплеснуть очередную порцию язвительной хулы. Именно он, Йозеф Гофер, иначе —
«Сей Коон, — читала Дора в дневнике Гофера, — извлекает доходы из должности, которая подобает лучшим из нас, а не какому-то приблудному хлыщу, чей дед был еще обрезанный!» На страницах своего дневника и в журнальных публикациях Гофер исходил злобой, и он был не одинок. Вероятно, смелости ему придала и реакция тогдашнего премьера Цислейтании графа Тааффе на решение оломоуцкого капитула:
Эта фраза, приведенная в письме венского друга Гофера, некоего Манлиха, была подчеркнута красным и отмечена на полях несколькими восклицательными знаками. Дора не сомневалась, что их оставил сам Гофер.
Из подобранных священником вырезок с заметками о карьере архиепископа Дора сделала вывод, что отношение к нему не изменила даже диссертация, которой он доказывал свою преданность церкви. Она называлась
«Как он со стыда не сгорит!» — записал однажды взбешенный Гофер. И обрушил на Ко-она поток брани за то, что тот объезжает приходы и клеймит позором тех, на чьих плечах зиждется авторитет его сана, что отстраняет от должности десятки священников или налагает на них после протокольных допросов невиданно суровые наказания, что препятствует назначению учителей катехизиса — и вообще отравляет жизнь всем служителям церкви вокруг себя. Мало того, простым прихожанам тоже, так как запрещает им ходить в костел по дорогам, пересекающим архиепископские поля. А уж о том, чтобы вынести хоть веточку из его леса, и говорить нечего… Еврей сразу себя выдаст, полагал Гофер и все чаще сыпал язвительными статьями за подписью
Может быть, статьи эти и не возымели бы желаемого действия, если бы к ним не привлек внимание сам Коон. Он принялся разыскивать автора этих филиппик — и в итоге отправил в карцер ни в чем не повинного приходского священника Франтишека Оца-сека из села Бельке Кунчице. Когда же затем оказалось, что
Но этой первой победой дело не кончилось. Избавившись от Коона, Гофер нашел себе следующего противника — и на сей раз объявил поход на Рим! «Возможна ли нравственная жизнь без Бога и его заповедей?»[15]
Или: «Римская церковь в неглиже». Либо даже: «Рим — враг чехов»[16]. Публикации с такими заголовками замелькали в журналах, и стало ясно, что Гофер из полезного борца за правое дело превратился в неудобного смутьяна. Решение, как поняла Дора, было принято самое простое. В Белых Карпатах живет странный упрямый народ, на который из костела в Бойкови-цах поступали одни только жалобы. Вот там-то его и проучат!