Ведуньи

Я тихонько встаю и, прихватив с собой собранные цветочки, прокрадываюсь на кухню. В доме царит тишина, никто не шелохнется, даже когда пол в коридоре скрипит у меня под ногами.

Я растираю растения в ступке, превращая их в кашицу, и от них исходит неприятный кисловато-гнилостный запах. Сердце мое то несется вскачь, то почти останавливается, когда я слышу крадущиеся шаги того пса. Осуществить месть будет совсем нетрудно. Я просто подмешаю это Гэбриелу в еду. Или сорву земляничину покрупней и начиню ее ядовитым снадобьем, а потом угощу его, и он с удовольствием слопает предложенную ягоду. Вот тогда-то он и поймет, кто я на самом деле такая. Вот тогда-то и будет вынужден выказывать мне должное уважение и перестанет заигрывать со мной, как с какой-то дояркой! А там ему и конец придет. И он никогда больше не будет презирать ни меня, ни мою семью.

Это совсем не такое снадобье, какими я пользовалась раньше; и мама при мне никогда такого не готовила, однако она подробно мне о нем рассказала – на всякий случай, если возникнет крайняя необходимость, – так что я знаю, как оно действует. Он будет страдать от мучительных судорог, потом у него отнимутся руки и ноги, а потом и дыхание остановится.

Я держу плошку с ядом, смотрю на нее, но не вижу, ибо ее закрывают от меня жуткие видения – длинные взъерошенные перья, страшные оскаленные зубы, горящие глаза; кошмарные твари мелькают передо мной, заполняя собой все мои мысли, проникая мне в душу. А я все стою, будучи не в силах пошевелиться, на холодном полу, и пальцы мои немеют, сжимая край плошки, и тот пес мало-помалу отступает, прячется где-то в потаенном уголке моей души, и я вновь обретаю свободу. Оказывается, что я простояла так почти всю ночь.

Скоро уже и солнце взойдет, и я поспешно выхожу из дома, выбрасываю ядовитую кашицу, возвращаюсь и тщательно мою плошку. Потом иду к себе, одеваюсь, подкалываю волосы, надеваю чепчик, натягиваю чулки. Одежда дает мне приятное чувство защищенности. Она не только прячет меня, но и обеспечивает мою безопасность.

Новые ветры

В этот день они мыли овец. Дэниел насквозь промок и промерз, стоя в реке, его аж трясло, несмотря на жаркий июньский день. Руки у него были красные, воспаленные от холодной воды, и все мышцы ныли от усталости не только из-за мытья, но и потому, что удерживать отчаянно сопротивлявшихся овец, загнанных в воду, было непросто. Насекомые облаком вились над ним и безжалостно жалили.

Только когда Гэбриелу самому понадобилось отлучиться по малой нужде, он разрешил сделать перерыв, и Дэниел, выбравшись на берег, первым делом хорошенько глотнул поссета. Этот горячий напиток из молока, вина и пряностей Бетт всегда готовила в такие дни; поссет еще не успел остыть, и от него по всему телу сразу разлилось благодатное тепло. Но спина и плечи продолжали ныть – слишком долго он простоял в воде, согнувшись, – а кожа на руках казалась дряблой и морщинистой.

– А, вот и ты! – воскликнул Гэбриел, хотя они все утро проработали бок о бок, и хлопнул его по спине. Но как-то слишком сильно хлопнул. Да и в голосе его Дэниелу почудилось некое напряжение. На шутку это было мало похоже. Особенно фальшивый тон.

Дэниел чуть не поперхнулся и, прикрыв глаза рукой от солнца, всмотрелся в лицо Гэбриела. Его губы кривила какая-то непривычная усмешка.

– Ты… ты хочешь продолжать работу? – спросил Дэниел.

– Я-то… да нет. Думается, можно и поговорить чуток. – Гэбриел зычно откашлялся, посмотрел сперва в небо, потом на Дэниела и прибавил: – Как мужчина с мужчиной.

Дэниел был поражен: насколько он знал, ничто не смогло бы заставить Гэбриела воспринимать его как равного и говорить с ним «как мужчина с мужчиной». Но он все же постарался не показать своего удивления, и на лице его отразилась лишь слабая заинтересованность.

– Я только кружечку поссета хотел выпить, – сказал он.

Гэбриел кивнул:

– Я тоже с удовольствием выпью.

Они уселись под деревом, и каждый, моргая глазами, уставился в свою кружку. В тишине было слышно лишь, как овцы щиплют траву, подсыхая на солнышке. Первым прервал молчание Гэбриел:

– Ну что, все еще трахаешь эту девчонку?

Дэниел только посмотрел прямо на него, но ничего не ответил. Наверное, думал он, эту душу Господь замыслил для быка или хряка, и ей как-то несподручно находиться в теле такого человека, как Гэбриел.

Не выдержав его спокойного взгляда, Гэбриел покраснел. Потом залпом допил свой поссет, вытер рот и негромко рыгнул. Правая нога у него слегка дрожала.

Дэниел тоже прикончил свою кружку, встал и отряхнул штаны.

– Доярка-то у нас хорошенькая, как курочка-бентамка, – снова заговорил Гэбриел.

Дэниел перестал отряхиваться. У него было такое ощущение, словно земля плывет под ногами.

– Ты… Сару имеешь в виду?

– А кого же еще? Есть в ней что-то…

У Дэниела перехватило дыхание, в горле застрял колючий, как пук соломы, комок. Он хорошо помнил, что помощнику отца все время казалось, будто он где-то видел Сару. С самого первого раза, когда она появилась на ферме. Неужели он все-таки ее узнал?

А Гэбриел, сунув кружку в корзинку, спросил: