Вега — звезда утренняя

Генрих Степанович еще со вчерашнего вечера ушел и не приходил домой. Одев Егорку, она отправила его гулять во двор, а сама долго сидела одна. Было удивительно тихо, только наперебой стучали часы в комнате и на кухне, словно спешили догнать уходившее время. Наталья Ивановна сидела и думала, что жизнь ее испорчена и, пожалуй, никакими средствами ее уже не поправишь и ни с кем не поделишься горем. И вдруг она вспомнила про пристань, и вся загорелась, заспешила.

Только уже подходя к Дону, вспомнила, что нагрубила Анфисе. С какими же глазами с ней встречаться? Наталья Ивановна замедлила шаги. Может, вернуться? Нет, уже поздно! Она постучалась в дверь конторы.

Анфиса, открыв ей, радостно всплеснула руками:

— Наконец-то вспомнила нас, матушка!.. Сколько лет, сколько зим…

Она заметалась по комнате, освобождая Наталье Ивановне стул, и от широких ее юбок по комнате загулял ветер. Они уселись перед окном. Анфиса, прижимаясь теплым, крепким плечом, шептала:

— Ну, как живешь-то, матушка?.. Все никак не поправляешься, смотрю… Сала ешь больше, от него тело наливается… А я тут скучаю без тебя. И Константин Петрович все жалеет, что отпустил, никак не найдет таксировщицу по нраву…

Она совершенно не помнила ни про какие обиды. От ее домашнего шепота Наталье Ивановне стало легко, как бывало в далеком детстве, когда она, обиженная кем-нибудь, приходила к матери и прятала лицо в ее колени. Наталья Ивановна посветлевшими глазами обвела комнату, глянула в окно. Там, где летом бесконечно бежали волны, лежало неподвижное голубое сияние. Словно лунный свет сгустился и лег между сугробами. И в этом спокойствии могучей реки чувствовалась ее сила, ее уверенность в том, что придет весна и уж тогда-то она покажет всю свою мощь.

Вошел Константин Петрович и тоже обрадовался.

— Пора, давно пора к нам заглянуть, — заговорил он, снимая шапку и протягивая ей широкую ладонь.

Наталья Ивановна быстро пожала ее и ответила:

— Да вот и так еле выбралась…

— Из вашего замка мудрено выбраться! — пошутил он и тут же добавил: — Вы знаете, у нас большая новость!

Наталья Ивановна встрепенулась:

— Какая?

— Наш водный участок будет связан с Волго-Донским каналом. Представляете, какое у нас будет движение? Вот нового таксировщика посылаю учиться — пусть повышает квалификацию…

Наталья Ивановна глубоко вздохнула и промолчала, чувствуя себя несчастной и обманутой, словно все это время просидела на глухом полустанке, вдали от больших дорог.

— У нас, между прочим, есть вакансия — на курсы помощников начальников пристаней… У вас нет никого на примете? — спросил Константин Петрович.

— Нет… к сожалению…

— Ну так вы имейте в виду!..

Она промолчала.

В контору часто входили люди, здоровались и оставались здесь. Анфиса, заметив вопросительный взгляд Натальи Ивановны, сказала:

— На лекцию народ собирается… Генрих Степанович читает, он ведь райисполкомовский лектор.

Первым желанием Натальи Ивановны было уйти, но потом она раздумала. Ей хотелось увидеть лицо мужа. «Мучает ли его ссора? Какой он сейчас? — думала она. — Может быть, он изменился. Мало ли что бывает…»

Как и предполагала Наталья Ивановна, муж ее был спокоен, как всегда. Гладко причесанные волосы блестели, искусно скрывая лысину. Он читал лекцию о морали. Читал уверенно, с видимым удовольствием произнося слова: «Абстрагированное мышление», «Коррупция». Стараясь вникнуть в смысл этих слов, люди слушали напряженно, боясь кашлянуть. Но вот начались вопросы лектору, и тишина рухнула. Первый же вопрос, заданный женщиной в пуховой шали, заставил Генриха Степановича беспокойно привстать:

— Пусть объяснит нам товарищ лектор, как заведующий финансами, почему нам, многодетным матерям, по три месяца за пособием приходится ходить…

— Позвольте, во-первых, какое отношение имеет это к лекции, во-вторых… — начал медленно Генрих Степанович, но женщина не дала ему договорить.

— А такое, что работать надо вам по совести, а то один срам получается в советском учреждении… — заговорила она.

Тогда Генрих Степанович, приподнявшись, вкрадчиво проговорил:

— Я вижу, вы собираетесь критиковать Советскую власть?

— Я про вас говорю, — сказала женщина, — и вы не перебивайте…

— Дайте человеку говорить! — зашумели в зале.

— Правильно! Пусть говорит…

В зале стало шумно. Генрих Степанович затравленно осматривался. Наталье Ивановне стало стыдно, и она, закусив губу, торопливо пошла к выходу…

Дома она попробовала вспомнить свою жизнь с Ланецким, и, по мере того как вспоминала, ей все яснее и яснее становилось, что она приняла его не за того, каким он был на самом деле, и оттого их отношения были все время фальшивыми. «И не люблю, и не любима!» — с холодной рассудочностью, как о посторонней, подумала она о себе. Это пришло как откровение — больное, но освежающее.