— Да, — сказал он, — а жалко. Подумаешь, кошечка! Это всякий сумеет избежать ареста, обернувшись кошечкой! А вот сделать так, чтобы такой человек, как Шаваш, не мог арестовать тебя в твоем собственном виде — это да!
Заночевал Бьернссон у чулочника Даха в Теплой Слободе, той, что близ Восточных ворот — это был человек верный и покладистый, и когда-то яшмовый араван вылечил у него дочку. Бьернссон забился в пахучую солому на сеновале, и тут же заснул.
Араван Фрасак любовался ночными мотыльками, слетающимися к высоким свечам на алтаре, когда дверь беседки внезапно раскрылась, и в ней показался грязный и оборванный крестьянин, — тот самый, который утром попался на глаза Ханалаю.
— Это что такое, — возмутился араван.
Крестьянин, не отвечая, подошел к алтарю, на котором, в серебряной миске, в чистейшей воде, привезенной из горных ущелий Иниссы, плавали сосновые ветки, сунул грязные лапы в миску и принялся тереть оными рожу. У аравана от негодования отнялся язык. А крестьянин содрал с себя лицо, словно кожуру с апельсина, и на Фрасака глянуло, к его ужасу, хорошо знакомое лицо покойного инспектора Шаваша.
— Позвольте, как же это, — лихорадочно залепетал Фрасак. Ум его лихорадочно бился: арестовать? Или нет, погодите, у этого же человека были огромные взятки, Фрасак сам подносил яшмовый ларец, и если он может откупиться…
А покойник, как был, в вонючем своем платье, уселся в обитое бархатом кресло и сказал:
— Господин араван! Наместник Ханалай затевает восстание.
Фрасак глядел на Шаваша с изумлением.
— Но, постойте, пролепетал он… Вам, как человеку Нана… и запнулся.
Он хотел сказать, что Шавашу, как человеку Нана, было бы естественно присоединиться к Ханалаю.
Шаваш нагло усмехнулся:
— Вы бы очень удивились, араван, узнав, чей я человек сейчас… Но не в этом дело. Вы должны арестовать яшмового аравана. Он сегодня ночует в усадьбе Ханалая, — его там просят быть благословить мятежников, а он отказывается…
— Отказывается, — не понимал Фрасак, — это хорошо. Очень благородно с его стороны…
Шаваш наклонился к Фрасаку и сказал:
— Это яшмовый араван сопровождал Киссура в столицу, и это яшмовый араван научил его, что говорить государю.
Разумеется, он не мог предвидеть, что Киссур сумеет подавить бунт такие вещи даже бесу нельзя предвидеть, — но он знал, что бунт в столице повлечет за собою бунты в провинции, а так как наместник Ханалай понимает пути, которыми ходит душа народа, он попросит поддержки у какого-нибудь святого, а этим святым может быть только яшмовый араван. Что же, что он отказывается? Покочевряжится маленько — и согласится…
«Арестовать, — крутилось в голове у аравана, — арестовать и представить Арфарре… постойте, да ведь его уже арестовывали: стало быть, он уже здесь как агент Арфарры. Или нет, он же умер, — это тогда, стало быть, чей он агент?»
А Шаваш, как ни в чем не бывало, взял грязной лапой кувшин, налил в пузатую чашку вина, выпил и сказал:
— Яшмовый араван — не человек, а бес.
— То есть как это бес? — изумился Фрасак.
— Очень просто. Помните, как разметало по бревнышку Белоснежную управу. А как он кошечкой оборачивается? По воздуху летал?
Араван Фрасак смутился.
— А теперь подумайте, — продолжал Шаваш, — что будет, когда во главе восстания станет человек, который может испепелять стены и оборачиваться кошечкой. А? Кто через три года будет первым министром?
Шаваш, не мигая, глядел на Фрасака, и несчастного аравана вдруг начала бить крупная дрожь. Как-то сразу он понял, что никакой арест этого отощавшего беглеца с безумными золотыми глазами ничем ему не поможет. Да, да, не поможет! Страшный инспектор, шельма, интриган и взяточник, опять вывернется, как вывернулся он неведомым образом из-под парчовых курток, и не только в столице аравана не похвалят за этот арест, а наоборот, Шаваш как-нибудь так извернется своим языком, что он же, араван, пострадает… И подумал араван тоскливо, что вот — это перед ним сидит настоящий бес, а то и покойник, отпросившийся на волю, а яшмовый араван — тот никакой не бес, и не надо перечить…
— Хорошо, — сказал жалким голосом араван Фрасак, — что я должен делать?
Этой ночью Шаваш засыпал спокойный и сытый. Блеф удался. Глупый Фрасак не арестовал его, глупый Фрасак перепугался и разинул рот. Яшмовый араван надеется быть советником над Ханалаем… Ну что же: завтра яшмовый араван получит самое большое удивление в своей жизни…
За завтраком у горшечника Бьернссон был рассеян: было ему тоскливо и плохо, и не радовала его ни резная листва на заднем дворике, где пышная хозяйка подала чай и теплые лепешки, ни запах теплого хлеба, подымающийся согласно изо всех дворов предместья, ни радостный крик пестрого петуха. «Что же делать, — думал он, торопливо прожевывая пресную лепешку, что же делать? Ну, сбежал я от Ханалая, и что? Разве это остановит бунт? И опять-таки, если остановит, чего гордиться? Это еще неизвестно, что лучше — правительство Арфарры или восстание, пожалуй, что при определенных условиях восстание все-таки лучше…»