Век

Меня воодушевляет жизнь лорда Байрона. Он бросил вызов миру, в котором жил, брал от жизни все и умер молодым, помогая грекам, восставшим против турецких угнетателей. Я хотел бы стать итальянским Байроном (если, конечно, когда-нибудь выберусь отсюда), но, разумеется, не в поэзии. К сожалению, у меня нет к ней таланта.

26августа 1892года.Небольшая удача со Стараче. Ему, как и мне, тридцать один, он тоже родился в крестьянской семье, в окрестностях Гаэты, женат, имеет сына. Как все охранники, живет на острове, так что в каком-то смысле тоже узник. По его словам, его жене Сан-Стефано опротивел, но здесь платят больше, чем Стараче смог бы заработать на материке. К тому же охранникам полагается вполне приличная пенсия, вот почему он продолжает тянуть лямку. Все это я выведал у Стараче, пару раз как бы невзначай разговорившись с ним. В принципе это запрещено, но охранникам скучно так же, как и нам, поэтому они не прочь поболтать. Естественно, надо быть поосмотрительней. Если открыто предложить взятку, то Стараче может донести на меня Дорини, и тогда мне придет конец. Итак, сегодня я осторожно приступил к самому важному. «Чего бы ты пожелал, если бы мог позволить себе все на свете?» — спросил я у Стараче. Пока он думал над ответом, я наблюдал за его симпатичным, типично итальянским, как у меня, лицом. Наконец он сказал: «Есть одна ферма, недалеко от фермы моих родителей, но много лучше. Там больше земли, почва отличная, красивый старый дом на холме, чудесные окрестности. Если бы я смог ее купить, то выращивал бы виноград и жил бы счастливо». — «Звучит здорово, а сколько эта ферма стоит?» Стараче рассмеялся: «Больше, чем у меня есть». — «Понятное дело, — ответил я, — но все же — сколько?» Стараче на минутку задумался, потом произнес: «Думаю, сто тысяч лир». — «Я знаю человека, у которого есть такая сумма», — сказал я, потом улыбнулся и вернулся в кухню, оставив Стараче в дверях. Он проводил меня странным взглядом.

Следующий ход за Стараче.

Ганджи окончательно проникся ко мне дружескими чувствами: вчера вечером сам вызвался связать мне свитер, и я согласился. Бедный старый идиот в тюрьме уже двадцать лет, все, что ему осталось, — это читать, вязать да рвать время от времени зубы. И в конце концов умереть.

Получил письмо от Витторио — это всегда для меня такая радость! Он собирается в следующем месяце жениться на некоей Люсиль Эллиот, племяннице приемного отца. Подумать только, мой маленький Витторио женится! Боже, в это трудно поверить, но я желаю ему счастья. Если у меня выгорит дело со Стараче, возможно, я выберусь отсюда и снова увижу брата. Какое это будет счастье! Мы родились в безрадостном мире, но по крайней мере Витторио удалось в нем пробить себе дорогу.

Интересно, рассказывает ли он американцам, что его брат, хоть и по ложному обвинению, но приговорен к пожизненному заключению за убийство? Наверное, нет, и я не обижаюсь за это на Витторио.

27 августа 1892года.Стараче клюнул! Каких-то полчаса назад он поманил меня из кухни наружу, на солнышко, потом закурил сигарету и огляделся вокруг. Кухня выходит прямо в обнесенный высокой стеной двор, в тот момент, как обычно, пустой, однако нас могли заметить часовые на башнях.

— Почисти мне сапоги, — сказал он.

Я понял его намерение: если я буду заниматься какой-нибудь привычной грязной работой, то часовые не обратят на нас внимания. Я быстро принес из кухни тряпку.

— Иди сюда, в тень, — позвал он, отходя от кухонной двери. С неистово бьющимся сердцем я пошел следом. Очевидно, Стараче опасался, что нас услышат другие заключенные, работавшие на кухне. Я встал перед ним на колени и принялся чистить сапоги.

— У кого из твоих знакомых есть сто тысяч лир? — спросил он тихо. — У той женщины, которая тебя каждый месяц навещает? Ее зовут княгиня... Как дальше?

— Дель Аква, — ответил я, старательно начищая сапоги. — Ее муж очень богат, для них сотня тысяч — ничтожная сумма. Если хочешь, я могу попросить княгиню купить тебе ту ферму.

Какое-то мгновение он молчал, судя по всему, напуганный ничуть не меньше, чем я. Если он поможет мне, но его поймают, то он окончит свои дни в тюрьме.

— С чего бы княгине покупать мне ферму? — произнес он наконец.

— В знак расположения.

— К тебе?

— Правильно.

— А какая тебе будет от этого польза?

Ожесточенно тру сапоги.

— Может быть, в ответ ты тоже окажешь мне услугу.

— Какую?

Я перестал чистить и поднял на него глаза.

— Что есть в нашей дыре такого, что стоило бы ста тысяч лир? — спросил я спокойно.

Ответ он знал, но боялся произнести вслух.

— Скажи сам.

У меня пересохло в горле, я с трудом сглотнул. Если он продаст, то меня надолго упрячут в одиночку и выгонят из «образцовых». Значит, придется вернуться в грязные общие камеры, где меня опять прикуют к кому-нибудь цепями, короче, моим небольшим привилегиям придет конец. Я сделал решительный шаг.

— Лодки с провиантом, — прошептал я, — если бы ты спрятал меня на одной из них, княгиня Сильвия купила бы тебе ферму.

О Боже, он клюнул.

— Дай мне все обдумать, — попросил он наконец.