Оптимизм Лю поразил меня. По мере того как Китай связывает себя с миром, “существующий режим может стать более уверенным в себе. Может стать более умеренным, гибким, открытым”, – произнес Лю и откинулся назад, наслаждаясь звучанием своего предсказания. Он считал своим долгом продолжать спорить: “Неважно, получается или нет, я продолжу требовать от правительства выполнения обещаний”.
Это он и делал, месяц от месяца становясь требовательнее. Зимой Лю с группой единомышленников заканчивал готовить декларацию:
В отличие от других диссидентских манифестов, этот не сводил все ни к конкретному требованию, ни к абстрактным рассуждениям. Его авторы требовали девятнадцати фундаментальных политических реформ (регулярные выборы, независимые суды, запрет на участие военных в политике, пресечение ‘‘восприятия слова как преступления” и так далее). Лю и его соавторов вдохновила “Хартия-77” – манифест, который Вацлав Гавел и другие чешские активисты составили, объединенные “волей поодиночке и вместе содействовать уважению прав человека и гражданина в нашей стране и в мире”. Лю и соавторы заявили: “Деградация системы достигла точки, после которой перемены неизбежны”.
Они договорились опубликовать документ (названный ими “Хартией-08”) 10 декабря 2008 года – к шестидесятилетию Всеобщей декларации прав человека. Набралось триста три подписи, но кто-то должен был стать основным спонсором, и Лю принял эту роль на себя. “Ту птицу подстрелят первой, – говорят в Китае, – которая первой поднимет голову”.
Хор солистов
Бум недвижимости прокатился по Пекину с востока на запад, от старого к новому, от многоэтажки “Глобал трейд мэншн” до Барабанной башни, и осенью 2008 года цена аренды заставила меня съехать из своего района. Я нашел место дешевле – километром западнее, на улице Цветущего хлопка, которую только собирались перестраивать. Улица была засажена тополями и уставлена обветшалыми домиками, где селились трудяги из провинций Шаньдун, Анхой и других мест. Мигранты были ниже, смуглее и настороженнее городских жителей. Они спали на двухэтажных кроватях в съемных комнатках, а в самые жаркие ночи выносили матрасы на улицу, ожидая спасительного ветерка.
Можно было многое узнать о китайской экономике, даже не покидая свой
Никто не был застрахован от неудачи. В феврале за несколько дверей от моего дома открыли крошечный ларек с кунжутным печеньем. На улицу выходило окошко, в холодном воздухе стоял пар. Женщина средних лет в бумажной шапочке и синем фартуке зазывала прохожих бесплатно попробовать товар. Ее звали госпожа Го, и у нее был сильный хэнаньский акцент. Госпожа Го стояла за прилавком, а ее муж, высокий тихий мужчина, раскатывал за ее спиной тесто в клубах муки и пара. Предприятие работало круглосуточно, если не считать семи ночных часов, когда супруги завешивали окошко простыней и укладывались спать прямо на столах.
Через несколько недель я остановился, чтобы позавтракать, и обнаружил на ларьке табличку “Сдается”. “Мы недостаточно зарабатываем”, – объяснила госпожа Го. Аренда стоила сто пятьдесят долларов в месяц – слишком дорого. “Люди просто проезжают мимо. Это плохое место для прогулок”, прибавила она, и я постарался не обернуться на проходивших мимо людей. Я был удивлен: продавец бюстгальтеров через дорогу неплохо справлялся, да и минимаркет с хотдогами за один юань не жаловался на убытки. “Мы переезжаем в Фусинмэнь [район Пекина к югу]. Посмотрим, что будет”, – сказала госпожа Го. Пару дней спустя я проходил мимо, и ларек был уже пуст. Через окно я не увидел ничего, кроме следов на засыпанном мукой полу. Бизнес просуществовал семь недель.