Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей

Обстоятельства, при которых он оказался за границей, держали Тургенева в сильном эмоциональном напряжении. Зная, что его деятельность расследуют, в апреле 1826 года он набросал не слишком продуманную объяснительную записку и отправил ее властям в Санкт-Петербург. В ней Тургенев преуменьшал значимость общества, к которому он принадлежал – «Союза благоденствия», представив его как собрание не предпринимавших никаких действий любителей поговорить. Он утверждал также, что никак не был связан с тайными обществами, возникшими после распада «Союза благоденствия» в 1821 году, и указывал, что его единственной целью всегда была не смена политической системы, а улучшение положения крестьян или отмена крепостного права84. На момент написания этой записки Тургенев не знал, в чем его обвиняют. Не знал он и того, что в распоряжении следственной комиссии имелось множество документов и что некоторые декабристы дали против него показания. Таким образом, собранные комиссией доказательства опровергали слова Тургенева. В сочетании с отказом предстать перед судом это усилило предубеждение судей против него, что в итоге и привело к смертному приговору. Узнав об этом и прочитав окончательный отчет следствия, Тургенев подготовил второе, гораздо более длинное и основательное оправдание. Фактически это была обращенная к царю просьба о помиловании. Тургеневу пришлось взять на вооружение риторику следственной комиссии и представить декабристов в резко негативном свете, именуя их «злодеями» и «преступниками», чтобы попытаться дистанцироваться от них. Часть этого документа написана под давлением близких Тургеневу людей: его брата Александра и его друга поэта Василия Жуковского. Задним числом Тургенев пожалел, что пошел у них на поводу, и попросил брата смягчить тон этого обращения85. Он писал: «…я могу оправдывать себя, но не должен говорить так о людях, кои несравненно несчастнее»86.

На протяжении всего этого процесса Тургеневу приходилось решать целый ряд моральных дилемм. Мало того, что он должен был найти возможность оправдаться, не очернив других и не умалив окончательно идеалы, ради которых жили и боролись декабристы, ему нужна была еще и уверенность, что его осуждение и изгнание не нанесут чрезмерного вреда его семье и друзьям. В письмах к брату Тургенев с горечью писал о том, что, в то время когда сам он остается на свободе в Британии, служебной карьере Александра, его положению при дворе и в обществе нанесен непоправимый ущерб; он умолял брата принять все меры предосторожности. В 1837 году Александр продал семейное имение Тургенево, чтобы дать возможность себе и Николаю вести достойную жизнь в Европе и чтобы избежать вероятной экспроприации. Опасения за судьбу брата задержали публикацию книги «Россия и русские»: таким образом, изгнание ограничивало и свободу самовыражения87. С одной стороны, Николай призывал Александра насовсем уехать за границу или, по крайней мере, принять меры для защиты своего имущества, если нельзя будет вернуться в Россию, а с другой – отстаивал свои политические свободы, заявляя: «…я имею полное право говорить о земле, для которой, по моему убеждению, я всем жертвовал и которой я желал искренне, сильно быть полезным»88.

Решение не возвращаться на суд в Россию также создавало моральные проблемы. В мемуарах Тургенев энергично отстаивал как это решение, так и свое право на пересмотр дела. Однако в письме к Александру, написанном в марте 1827 года, он признавался: «Но моя неявка – сия действительная вина моя – сильно бременит меня»89. Это было сказано в контексте обсуждения с братом вопроса о том, не следует ли ему прямо обратиться к царю с просьбой о помиловании. Чувство вины из‐за этой неявки говорит о том, что Тургенев продолжал считать себя российским подданным и полагал, что честь требует довериться царской справедливости. Тем не менее в том же письме он говорит и о том, что если бы ему теперь приказали вернуться в Россию и он повиновался бы, это стало бы с его стороны «презрительным поступком»90. Можно ли разрешить это противоречие? Как дворянин, Тургенев, несмотря на изгнание, оставался верен присяге на верность царю, и это шло вразрез с его основанным на идеях Просвещения убеждением, что в первую очередь надо отстаивать свои свободы и что, вернувшись в Россию и отдав себя на милость царя, он предаст свое право на справедливый суд. В конце концов возобладало последнее, и Тургенев решил не писать царю напрямую, хотя продолжал прощупывать почву через посредников.