Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей

Вопрос возник снова в 1830 году, когда Тургеневу через Жуковского дали понять, что царь разрешит ему свободный въезд в Россию для того, чтобы он представил в суде свои доводы и попытался смыть с себя пятно обвинения. Тургенев тут же решил принять это предложение и начал спешно готовиться к возвращению. Как он выразился в своих воспоминаниях, ему хотелось, вопреки советам всех друзей, «доказать свою невиновность», хотя следующим и единственным его желанием было бы вернуться в Англию91. Таким образом, Тургеневым владели сложные чувства. Он хлопотал не о царской милости, а только о праве на пересмотр дела, в результате чего получил бы юридическое подтверждение своей невиновности. Он ни в коей мере не был заинтересован в возвращении в Россию, но ему было важно заявить о своем праве свободно выбирать место жительства. Однако в следующем письме Жуковский извиняющимся тоном разъяснил, что император всего лишь готов облегчить положение Тургенева, но не предлагает реабилитацию, и тогда изгнанник с ходу отверг это предложение. Он отрицал, что изначально сознательно намеревался выказать гражданское мужество, чтобы тем самым компенсировать первоначальное «пятно» неявки в суд, и утверждал, что им двигало в первую очередь чувство справедливости, хотя при этом он учитывал и судьбу людей, пострадавших вследствие его невозвращения92. Еще один поступок, демонстрирующий его самосознание, – заявление, что он не может гордиться приговором, поскольку не оказал достаточных услуг своей стране. Тургенев подразумевал, что романтическая экзальтация от принесения себя в жертву на алтарь отечества и любви к свободе – не для него, хотя в другом месте своих мемуаров он прибегал к риторике праведного самопожертвования ради оправдания своего существования. В этом вопросе он, похоже, также испытывал двойственные чувства.

Несмотря на все вышесказанное, этот эпизод принес ему моральное утешение тем, что его предложение вернуться в Россию и предстать перед судом было отклонено, и теперь он мог сказать, что «почувствовал себя свободным от всяких обязательств по отношению к моей стране и моим согражданам»93. Он истолковал произошедшее как подтверждение того, что его изгнание бессрочно, и потому решил морально отделиться от своей страны. Как он выразился,

Убедившись, что доступ в Россию закрыт для меня навсегда, я постарался оторваться от нее духовно, подобно тому, как уже был отторгнут физически. Я старался думать о ней как можно меньше, стереть самое воспоминание о ней; быть может, мне бы удалось, сумей я забыть о несчастных, томившихся в Сибири, и о рабах, населяющих империю. В силу сложившихся обстоятельств я оказался совершенно чужд всему, что происходит в России, равно как и всему, что пишется о ней за границей; я не читаю ни русских газет, ни книг, даже избегаю разговоров, где может зайти речь о моей родине94.

Это высказывание противоречит содержанию второго тома «России и русских», где заметна осведомленность автора о политических событиях и законодательных актах, имевших место после его изгнания. В предисловии к трехтомнику Тургенев признается: «Напрасно хотел я разорвать связь с Россией: родина сохраняет неодолимую власть над нами»95. Далее, в конце первого тома, он признается: уже было решив, что окончательно отделился от России, он взялся за написание мемуаров, и это всколыхнуло старые воспоминания, почти исчезнувшие впечатления, которые вновь нахлынули на него – «живые и трепещущие»96. Годы осознанных попыток оторваться от России ни к чему не привели. В записке, адресованной Николаю I, Михаил Бакунин, посетивший Тургенева в Париже в 1840‐х годах, нарисовал портрет одинокого человека, единственное желание которого – вернуться в Россию97.

С 1833 года Тургенев жил в пригороде Парижа вместе с женой Кларой де Виарис. В 1835 году родилась его дочь Фанни, в 1843‐м – сын Альберт, в 1853‐м – сын Пьер-Николя, в будущем известный скульптор. В Париже Тургенев почти не общался с русскими. Впрочем, большинство из них, за исключением некоторых эмигрантов, таких как Бакунин и Герцен, и сами избегали его. Однако Тургенева весьма занимал вопрос о том, как принимает публика «Россию и русских», и он прилагал немало усилий, чтобы привлечь к своей книге внимание интеллигенции в Англии и Франции; в конце концов во французских журналах появились две большие хвалебные рецензии98.