– Господа, мы здесь решаем важные вопросы нашего государства. И решаем их, на мой взгляд, вполне успешно – благодаря вашей разумности и дальновидности. Ныне у нас такожде несколько важных для государства насущных дел, которые требуют неотложного решения. Первое из них касается семейного счастья вашей государыни, стало быть – меня.
Она замолчала.
Собравшиеся вельможи замерли, затем по рядам прокатился еле слышный гул и вновь наступила тишина.
Императрица, заметив их растерянные лица, подумала, что, скорее всего, не стоило затевать дело с замужеством: и так для нее все было вполне удобно. Но вот амбиции ее любимого совсем другие. Екатерина обратила свой взгляд на Григория. Тот сидел, выдвинувшись всем своим большим корпусом, навалившись на стол и вытянув на него руки со сверкающими перстнями на пальцах. Серые глаза его смотрели напряженно.
Екатерина специально облачилась в изысканно красивое платье – робу ее любимого голубого цвета. Диадема в бриллиантах сияла на ее роскошно убранной голове, губы улыбались. Вся она являла собой изящество и удовлетворение собственной жизнью.
– Словом, – сказала она, постукивая веером по ребру руки и обращая ко всем своим двадцати сенаторам сияющие глаза, – я желаю обвенчаться с графом Григорием Григорьевичем Орловым.
Краем глаза она видела, как Григорий, уверенный в положительном исходе дела, самодовольно откинулся на кресло. Остальные вновь зашевелились, зашептались, стулья заскрипели, задвигались. Тихий гул нарастал – сенаторы переговаривались. Императрица поймала удивленный взгляд Никиты Панина. Волконский что-то шептал на ухо Голицыну, Глебов наклонился к Щербатову. Алексей Орлов ни на кого не смотрел, занятый какой-то бумагой, однако шрам на его лице покраснел – признак неожиданного волнения. Екатерина переглянулась с Григорием. Напряжение с его лица не сходило. Она же чувствовала себя спокойно, зная – чему быть, того не миновать. Что будет, то и будет. Она обвела всех взглядом. По большому счету, противниками оного брака были немногие, и те не стали бы выступать против, понеже боялись всесильного Орлова. Но вдруг встал Никита Панин. Заслонив своей огромной фигурой свет от окна, он выпрямился и произнес слова, ставшие известными всему свету:
– Императрица Екатерина Алексеевна может делать все, что ей угодно, но госпожа Орлова никогда не будет нашей императрицей.
Каждое свое слово Панин акцентировал с таковой силой, что всем стало понятно: все так и будет. Граф Орлов побледнел. Пожалуй, впервые все оборачивалось не так, как он желал. Впервые он почувствовал, что ничего с оным поделать не может. Он не опустил глаза, но ни на кого не посмотрел. Императрица поспешила перейти к обсуждению следующих вопросов. После совещания Григорий подошел к Екатерине, поцеловал, как и все, поданную руку и, выйдя за дверь, незамедлительно уехал, не дожидаясь ее. Екатерина, стоя у окна за портьерой, проводила глазами его карету. Сердце неспокойно защемило: накатывала обида. Но, поразмыслив, она с облегчением вздохнула. По крайней мере, она сама себе хозяйка, никто ей не указ!
Княгиня Дашкова, год назад похоронив годовалого сына, весной родила паки сына в Москве, назвала его Павлом (ничего удивительного!), и Екатерина Алексеевна с цесаревичем Павлом Петровичем ездили крестить ребенка. В конце шестьдесят третьего года Дашковы вернулись в Петербург. События в Польше, связанные со смертью короля Августа Третьего и выборами нового, заставили князя Михаила Дашкова ехать туда командовать одним из отрядов. В конце следующего года он умер там от воспаления горла в возрасте двадцати восьми лет, о чем государыня Екатерина очень сожалела и в чем соболезновала княгине Екатерине Романовне. Положение Дашковой было далеко не легким. Ее отец и братья почти порвали с нею отношения, обвиняя ее не токмо в том, что она ничего не сделала, дабы устроить судьбу своей сестры, Елизаветы, но и в том, что она присвоила себе драгоценности, подаренные графине Елизавете Романовне императором. Чего не могло иметь место, понеже честность княгини Дашковой была неоспоримой. Совсем недавно княгиня уехала в Москву, к свекрови.