Век Екатерины. Заговорщики у трона

Правда, Пётр Фёдорович за границу просился, уверял Екатерину, что никогда больше на власть не посягнёт — будет тихо доживать в любезном его сердцу Гольштейне свой век. Однако кто мог с уверенностью сказать, что так оно и будет? Не захотят ли враги наши использовать его против России, как было это в своё время с царевичем Алексеем Петровичем, сыном Петра Великого? Нет, за границу его отпускать нельзя было…

Обречён был император, по самому своему положению обречён. Всё могло решиться быстро и без затруднений, когда Григорий его в Петергоф доставил: гвардейцы на императора так злы были, что хотели самосуд учинить, однако Григорий не позволил. Екатерина благодарность ему вынесла, а Петра Фёдоровича приказала беречь, — но приказала мне, а не Григорию, и при этом так на меня посмотрела, что я отлично её понял: мы с ней оба знали, что жить уродцу нашему более нельзя.

Видимость заботы о нём, тем не менее, следовало соблюсти: Екатерина распорядилась, чтобы Петра Фёдоровича содержали в Ропше со всеми удобствами, и повелела доставить ему арапа, камердинера, скрипку и любимую собачку. Ещё и врача хотела отправить, но тот не приехал, лишь лекарства прислал. Что за лекарства были, мне не ведомо, однако по приёму их начались у Петра Фёдоровича колики, едва не помер. Я об этом написал государыне, но ответа не последовало.

Пётр Фёдорович, будто предчувствуя неладное, заметался — не знает, чего опасаться и где спрятаться. За водой стал к ручью ходить, пищу есть только слугами пробованную; на офицеров, которые в комнате его денно и нощно находились, пожаловался — не дают, де, по нужде сходить без свидетелей, — но раньше, когда императором был, он этим не смущался. Другой раз, выйдя в сад, бежать бросился — а куда бежать, когда всюду караулы, имение тройным кольцом окружено?.. Тогда он пить стал сильно и от этого умом малость тронулся: заговариваться начал, а не то в бешенство впадал — хоть смирительную рубаху на него одевай!

Мои офицеры тоже пили немало, да и я этим грешил: не чаяли дождаться, когда уродец с наших рук уберётся. Произошло всё, однако, случайно, за обедом. Выпито было много, и вот Барятинский, схватив вилку Петра Фёдоровича, полез ею за куропаткой. Тот вспылил:

— Как ты смеешь такое поведение передо мною показывать?! Я император, в моих жилах кровь европейских монархов течёт! А ты холоп, и предки твои были холопы!

— Ах, ты, вошь немецкая! — закричал Барятинский. — Какие мы холопы: мой род России издревле служит не за страх, а за совесть! Получи же от меня и ото всех предков моих, тобою оскорблённых! — и влепил ему оплеуху.

Пётр Фёдорович покачнулся, но усидел на стуле:

— А это тебе от меня, холоп! — и вдарил так, что Барятинский свалился.

Тут офицеры как завопят:

— Выродок голштинский, он Барятинского убил!.. Да он всех перебьёт, дай ему волю!.. Бей его, братцы!

Набросились они на него, повалили, пинают, бьют, кто-то душить пытается; он, однако, не сдаётся, — откуда только сила взялась?

Пора это было кончать, а шпаги при мне нет; я ищу что-нибудь подходящее и хватаю первое, что под руку подвернулось, — вилку, которую Барятинский у Петра Фёдоровича отобрал. Гляжу, он каким-то образом вывернулся и подняться пытается: тут-то я в него вилку и всадил — прямо в сердце попал, не промахнулся.

Пётр Фёдорович охнул и завалился на пол; крови из раны всего капля вылилась, а он уже не дышит. Офицеры вмиг протрезвели, отпрянули от него и на меня в испуге смотрят.

— Перенесите его в спальню, положите на кровать, — говорю. — А я сей же час письмо императрице напишу. Бог милостив, матушка-императрица тоже, — обойдётся, как-нибудь…

Письмо я написал и наверняка знаю, что Екатерина всю жизнь хранила его в секретном ящике — оно ей полное оправдание в смерти супруга давало. В письме было сказано так: «Не знаю, как беда случилась, но Пётр Фёдорович заспорил за столом с князем Фёдором Барятинским, — не успели их разнять, а императора уже не стало. Сами не помним, что делали, все до единого виноваты, пьяны были, но никто не думал поднять руку на государя! Повинную тебе принёс — и разыскивать нечего. Погибли мы, когда ты не помилуешь, — прогневили тебя и погубили свои души навек».

Кары никакой нам не последовало, напротив, Барятинский был пожалован императрицей в камер-юнкеры и получил двадцать четыре тысячи рублей; далее она произвела его в камергеры, тайные советники, а потом — в гофмаршалы.

Убийство Петра III.

Гравюра XVIII века

О смерти императора Екатерина народ оповестила манифестом, в котором внезапную кончину Петра Фёдоровича объяснила прежестокими коликами от приступа геморроя. Верил ли кто в это, не знаю, тем более что когда тело императора в Петербург привезли и выставили в Александро-Невской лавре для прощания, лицо было чёрным и опухшим. Впрочем, долго рассматривать не давали — офицер, тут находящийся, командовал:

Поклониться и сразу идти в другие двери!