Век Филарета

– Владыко, Александр очень волнуется, и потому я расскажу за него, – объявил граф Михаил. – Причиною его волнений стало одно непреодолимое затруднение: церковь запрещает молиться за самоубийц, но как можно сыну оставить память об отце? Есть ли тут какой-нибудь иной выход?

– Сочувствую вам, – обратился владыка к Иванову. – Вы, полагаю, верный сын церкви нашей?

– Да, владыко. Потому-то и мучает меня постоянно мысль, как бы помочь отцу… Он был очень добр, но слаб…

– Женаты?

– Да. Женился после университета, когда получил место преподавателя в кадетском корпусе. Жена моя – Вера Михайловна Достоевская.

– Родная сестра известного литератора! – вставил граф Толстой. – Того, что сейчас выпустил повесть «Бедные люди».

– Слышал. Так-так…

– И все священники, с которыми я говорил, уверяли, что церковные законы запрещают молиться о самоубийцах и поминать их за литургией. Но как же милосердие Господне?

– Ответы иереев на ваш вопрос справедливы, – тихо заговорил митрополит, с участием смотря на Иванова. – Признаюсь, рад видеть такое сильное проявление сыновней любви. Что Сказать могу… Поминать самоубийцу церкви не дозволяется ни при каких обстоятельствах. Но вы сами можете и должны молиться о нём, прибавляя к молитве: «Господи, не постави мне молитву сию во грех»… Главная же помощь несчастной душе – дела милосердия. Вы не имеете средств давать нуждающимся деньги, так помогайте вашими познаниями. Лечите усердно бедных и, насколько можете, безвозмездно. Этим вы облегчите участь души, о которой скорбите, да и на себя привлечёте благословение Божие.

– Благодарю! Благодарю вас, святый владыко, и обещаю… – Голос Иванова пресёкся от волнения.

– Да вы не обещайте, – мягко остановил его митрополит. – Просто делайте.

После этих посетителей пришёл Николай Сушков с бумагами по делам благотворительности. Владыка постоянно побуждал в своей епархии к пожертвованиям на христиан, страдавших под турецким гнетом, на россиян, потерпевших от стихийных бедствий, на нужды ветшающих церквей среди латышского и польско-литовского населения, на нужды православных духовных училищ, на улучшение содержания служащих в духовных академиях.

– Порадовали меня Покровский монастырь и Давидовская пустынь, – сказал митрополит, отложив ведомости. – Первый по две тысячи в год, а вторая по четыре вызвались жертвовать на наши бедные училища.

– Слышно, что и некоторые архиереи пошли по вашим стопам, – с намёком сказал Сушков.

– Как же, обер-прокурор вчера сказал, что четырнадцать человек уже удостоены высочайших наград.

– А пятнадцатый?.. То есть первый?

– Меня уж нечем – да и зачем – награждать… Слава Богу, что опыт удался и мысль прививается.

Сушков откланялся. Часы в гостиной пробили десять вечера. Владыка поколебался, не вернуться ли к делам, но отпустил секретаря. Келейник принёс стакан тёплой воды и несколько ломтей белого хлеба – ужин митрополита. Парфений приметил, что ночной светильник не был зажжён, а на столе белела бумага.

Перекусив, Филарет сел за стол и взялся за письма. Личная переписка его была обширнейшей, и, несмотря на усталость, он находил особенное удовольствие в тихой и неспешной беседе посредством пера.

Отцу Антонию можно было излить заботы и тяготы. В Москве уже второй месяц пребывал граф Протасов, приехавший на погребение родственницы. Несколько раз они встречались, беседовали, и гусар будто заново открыл для себя московского первосвятителя, не только переменил тон обращения, но и стал выказывать всё более доверия… Радоваться ли этому, печалиться ли?.. Нет уже князя Александра Николаевича Голицына, всегда готового разъяснить, ободрить или удержать от опрометчивого шага…

Он задумался о Петербурге. После кончины в 1844 году митрополита Серафима все гадали о замене, но правильно никто не сумел угадать. На петербургскую и новгородскую митрополию был поставлен архиепископ варшавский Антоний, ещё не старый, ловкий и обходительный, умевший ладить с поляками и тем снискавший благоволение императора. По прибытии в Петербург Антоний поразил всех пылкостью своего служения и пышностью образа жизни. У него в лавре стали даваться великолепные обеды, приготовляемые французскими поварами, у подъезда встал швейцар с булавою. Надменность нового митрополита, презрительное отношение ко всем нижестоящим неприятно удивили духовных. Казалось, что нежданное счастье одурманило вчерашнего Волынского семинариста, превратив его в деспота.