Век Филарета

– Дело с лютеранами. После того, как вы дозволили присоединение к Православной Церкви двух дам-лютеранок, пошли запросы от благочинных и иных приходских священников: возможно ли отпевание лютеран, если их дети православные?

– Нет, конечно! Они что же, каноны и устав не знают?.. Дай-ка мне бумаги!

Алексий и сам знал о категорическом запрете отпевания и совершения панихид над неправославными христианами, но более подходящего дела найти не смог.

Филарет присел в кресло, быстро прочитал подобранные прошения, а затем снял рясу и уселся за письменный стол. На доклад Парфения, что карета заложена, нетерпеливо отмахнулся:

– Погоди пока!..

Он просидел за столом два с лишним часа, и поездка в Вифанию сама собой была отложена на день. Невольным результатом проделки викария стало более углублённое рассмотрение вопроса, по которому митрополит вынес следующее решение: дозволить домашние молитвы и панихиды в доме за умерших лютеран при условии почтительного уважения их при жизни к православной вере и только по разрешению архиерея.

Нынче тот же владыка Алексий Ржаницын присылал из своей тульской епархии затруднявшие его дела, Филарет прочитывал их и выносил своё мнение. Так он жил и действовал в сём мире, подавляя немощность и постоянно поражая близких энергией и бодростью.

…Его викарии, его ученики, дворянские и купеческие знакомые в обеих столицах, все они, любимые им, допускались лишь к краю его инобытия. Милы нам необъяснимо иные люди, их жизнь незаметно становится частью нашей, о них думаем, за них волнуемся, а всё же не дано никакому человеку до конца познать другого, передать кому-то во всей полноте обуревающие тебя чувства, тяготы сердечные и не преодолимую словами душевную тоску. Всяк человек одинок. Но в этом одиночестве он напрямую предстоит Богу и во славу Божию служит людям.

Главным для Филарета всё более становился мир иной. Лишь отца Антония он отчасти допускал в сокровенные тайники души, открывал свои помыслы и сомнения, но и тут чем дальше, тем больше нарастало одиночество.

В конце сентября 1859 года владыка собрался освятить храм в память святого праведника Филарета Милостивого, устроенный в родной Гефсимании. Рано утром, поспешая к воротам лавры, где ждала его карета, митрополит остановился возле аллеи, шедшей вдоль Успенского собора. Там, подоткнув полы подрясника, дюжий монах с азартом рубил черёмуховое дерево. На корявом чёрном стволе зияла глубокая рана. При виде митрополита монах выпрямился.

– Поди-ка сюда, – поманил Филарет.

– Что ты делаешь?

– Черёмухи убираю. Старые уже. Отец наместник велел клёны посадить.

– Да с чего это надобность такая? Пускай растут. Иди отсюда с миром.

Монах не двинулся с места.

Вдруг вспомнилась первая весна в лавре, распахнутое голубое небо, радость учения и наивная мальчишеская уверенность в себе. Здесь, на этой аллейке, в светлый майский день они с Андреем Саксиным рассуждали о только что прочитанном «Сокровище духовном» владыки Тихона Задонского, а высоченный, едва старше их учитель риторики Андрей Казанцев добродушно поучал… И стоял над аллейкой густой, сладковатый запах черёмухи…

– Я тебе что приказал? – строже сказал Филарет, припоминая имя монаха. – Почему не исполняешь?

– Отец наместник велел рубить, – равнодушно отвечал инок.

– Да кто у вас начальник? – растерялся митрополит.

– Отец наместник.

– А я-то что?

– А вы владыка…

Филарет наклонил голову и молча отошёл. В карете невольно вспомнился рассказ Андрея Николаевича Муравьёва, приведшего слова троицкого наместника. «Всю жизнь около него и всегда за каждый шаг опасаюсь…» Это тот отец Антоний, коему митрополит в сердцах признался как-то: «Вы все со мною спорите и препираете, и я должен уступать вам…»

Путь был недолгий. Осины, берёзы, выкошенный луг со стогами потемневшего сена, дубовая роща, зеркало пруда, покрытого у берегов ряскою. Когда показались ворота скита, митрополит чуть улыбнулся. Прав ли, не прав ли отец наместник, а ему Господь посылает урок смирения.

В конце слова по освящению храма митрополит сказал:

– Искренно радуюсь о вас, христолюбивые создатели храма сего. Не сомневаюсь, что сия жертва ваша сколько добровольна, столько же чиста, и потому Богу приятна… Наконец, не должен ли я особенно взять во внимание то, что покровителем храма сего избрали вы праведного Филарета, моего покровителя? Без сомнения, должен. Усвояя ему сей храм, любовь ваша желала, чтобы он умножал о мне свои молитвы, много мне благопотребныя – благодарю любовь вашу. Вновь представляя общему благоговению Образ его во храме, вновь указуете мне на образ его добродетелей, чтобы доброе имя носил я не слишком праздно. Приемлю напоминание и наставление. Так и должно нам, по Апостолу, разумевать друг друга в поощрение любви и добрых дел…

Первым к кресту подошёл лаврский наместник, за ним монашествующие, немногочисленные мирские, и вдруг дрогнуло сердце митрополита: Горский склонил перед ним голову.