Век Филарета

    Ближе к полудню его навестил уездный предводитель дво­рянства и сказал, что дворянство и купечество уезда решили купить ему дом, так что без своего крова отец Матвей пробудет недолго. Соборного протоиерея во Ржеве любили. День про­летел в хлопотах, и настоятель был благодарен сослуживцам-иереям, обошедшимся без него в храме. Он пришел в собор к вечеру, преклонил в алтаре колена перед престолом и долго так стоял молча.

    Вечером отец Матвей вдруг спросил у хозяев перо, бумагу и сел писать письмо в Москву. Пожар, огонь... Некий внутренний голос подсказал ему, что не откладывая следует поддержать и укрепить на пути Господнем своего духовного сына Николая, ободрить его и обласкать, ибо тому сейчас плохо.

    С этим Николаем Васильевичем отец Матвей познакомился через графа Толстого, у коего тот проживал второй год в доме на Никитском бульваре. Николай Васильевич был сочинителем, и будто бы известным, но перед протоиереем предстал мятущийся

человек, разрываемый прямо противоположными побуждения­ми — служением Богу и

служением литературе. Искренность Го­голя виделась очевидной. Письма его и размышления о Боже­ственной литургии показывали готовность обращения к чисто духовной сфере, хотя сильно недоставали до подлинно духовной литературы. Отец Матвей всячески поддерживал раба Божия Ни­колая на сем пути и открывал глаза на пагубность пути иного, ублажения самолюбия и гордыни, поощрения в других людях мечтательности и насмешливости... Как было не осудить напи­сание второго тома романа, предлагаемого уже в печать? Гоголь же нежданно разгорячился и в запальчивости обрушился на про­тоиерея тоном едва ли не оскорбительным. Отец Матвей не оби­делся, ибо понимал эту одинокую, мятущуюся душу, нигде не могшую найти себе опоры. Да и болезненная слабость все более овладевала сочинителем.

    «Не унывайте, не отчаивайтесь, во всем благодушествуйте,— писал ржевский протоиерей,— Решимость нужна — и тут же все и трудное станет легко... Так и сказано, когда немоществую, тогда силен».

    Увы, письмо запоздало, да и едва ли оно могло помочь Гоголю. Осознав тщетность своей горделивой мечты о создании книги-откровения для России и всего мира, автор решил поставить точку. Он просил графа Толстого передать рукопись второго тома «Мертвых душ» московскому митрополиту, дабы владыка Филарет сам решил, что можно оставить для печати, а остальное бы унич­тожил. Александр Петрович отказался. Гоголь попытался сам в восьмой раз переписать второй том... и кончил тем, что ночью сжег его в печке. Граф вызвал врачей.

    Ни добрый граф, ни друзья и многочисленные почитатели великого писателя в те февральские дни не понимали, что он уже покончил все счеты с этой жизнью, совершил все, что должен был совершить, и готовился к уходу. Людям так свойственно бояться болезни и горя и пытаться избавиться от несчастий.

    В те же зимние дни архимандрит Игнатий Брянчанинов в письме к близкому человеку писал: «Очень справедливо и бого­угодно рассуждаешь, говоря, что болезненность и сопряженныя с нею тесноты посланы тебе Богом для сохранения от грехов и греховных соблазнов, которыми ныне преисполнен мир. Но и ныне избранные спасаются. Печать избрания суть скорби. Господь кого хочет увенчать, того подвергает многим и различным скорбям, чтоб душа, потрясаемая скорбями, прозрела и увидела Бога в Его Промысле».

    На владыку Евгения Казанцева, давно переведенного из Си­бири в Россию, на почетную ярославскую кафедру, все более наступала слепота. Во время служения он уже не различал лиц сослужащих иереев и иподиаконов, буквы видел лишь на вывесках лавок, да и то если близко ехал. Три года назад, помолившись, он после праздника Крещения написал прошение в Синод на высочайшее имя об увольнении от управления епархией и письмо московскому митрополиту с просьбою: дозволить провести оста­ток жизни в лавре или в каком-нибудь из московских монастырей поблизости от врачей. Филарет отвечал, что примет охотно, но умоляет не подавать прошения. Ответа из Синода не было, и владыка Евгений в марте послал вторичное прошение. В ответ 3 апреля получил высочайший благодарственный рескрипт и ал­мазный крест для ношения на клобуке. Никак не мог понять ярославский архиепископ причин такой милости со стороны го­сударя, он ведь просто служил...

    В мае 1853 года владыка Евгений по случаю холеры со всем городским духовенством совершил крестный ход вокруг Ярославля. Народ дивился, откуда у семидесятипятилетнего старика нашлись силы пройти шесть верст (впрочем, его вели под руки), да при этом совершая молебны, кропя народ водою и благословляя. Вер­нувшись в архиерейский дом, владыка тяжело опустился в кресло и задумался. Соборный протоиерей потоптался, полагая, что ар­хиепископ задремал, а без благословения уходить не хотелось.

    — Знаешь ли, что я решил,— вдруг внятно заговорил влады­ка.— Даст Бог дожить до

лет покойного митрополита Платона — уж никакие убеждения, никакая власть не изменит моего решения уйти на покой.