Век Филарета

    День отца наместника, начинавшийся затемно и кончавшийся затемно, делился на части церковными службам, которые он по­сещал неопустительно. К утрени, начинавшейся в три часа, он почти всегда приходил до благовеста. Служение сам совершал очень часто, доколе не открылась у него рана на ноге, так что недоставало сил подолгу стоять, и он, укоряя себя, присаживался. Наместник учредил в лавре новые молитвословия, для

которых написал особые стихиры, ввел в Троицком соборе по воскресеньям молебное пение попеременно Святой Троице и преподобному Сергию; возобновил древний монастырский обычай: на великие праздники пред величанием раздавать свечи всем молящимся в, храме; учредил пребывание Троицкого собора открытым до де­вятого часу вечера. Дабы все желающие могли приложиться к мощам Угодника и отслужить молебен, для чего вместо двух гро­бовых иеромонахов назначил четырех, написав для них особые правила. Написал новые правила для уставщика и пономаря Тро­ицкого собора.

    К лаврской братии отец Антоний был непреклонно требова­телен, и братия почитала его не менее владыки Филарета. Знали, что его стараниями было устроено новое соборное облачение из парчи, бархата и глазета в таком количестве, что сорок священ­ников могли выходить в одинаковом виде.

    Однако по отношению к мирским отец наместник не был столь строг. Приноравливаясь к немощам богомольцев, он на­значал ранее положенного по уставу совершение Часов и прежде освящённой литургии. Иногда в нарочитые праздники чтение кафизм за всенощной заменял чтением акафиста (чего не одобрял святитель Филарет). При нем церковная служба всегда стала на­чинаться четверть часа спустя после благовеста, хотя в иных московских церквах благовест длился час-полтора, так что народ утомлялся еще до начала службы.

    Он cтал полным хозяином лавры, братия подчинялась ему беспрекословно. В древних преданиях остались времена блаточестивейшего троицкого игумена Паисия, отказавшегося от игу­менства, ибо не смог обратить чернецов на Божий путь, на мо­литву, пост и воздержание, и бежавшего от их угрозы убить его. Правда, четыре века назад в монашество шло больше бояр и князей... Отец наместник входил во все подробности жизни, так что ни одного гвоздя в лавре нельзя было вбить без его позволения. Неисполнение его приказаний было немыслимо. Но всякий раз при звуке почтового колокольчика замирало сердце отца Антония: «Есть ли письмо от владыки?»

    Подчас читал вести огорчительные. «В Москве между прочим говорят, что Троицких монахов видят вне монастыря в 11 часов вечера. Не верю, но сказываю вам для предосторожности. Не худо, чтобы благочинный чаще посещал келии. Теперь посто­ронние к нам строги, а мы хотим быть к себе снисходительны. По порядку, посторонние должны быть к нам снисходительны, а мы к себе строги...»

    На выражаемые отцом Антонием сомнения безотлагательно следовали ответы, в коих угадывались продуманные давно мысли: «Безмолвие, конечно, вещь хорошая. Но думаю, кто призван слу­жить в обществе, не должен уходить от сего без особеннаго ука­зания от Провидения Божия. Дни лукавы. Делателей мало. Во время брани как не удерживать воинов на местах, требующих защищения и охранения? Если будет угодно Богу, поговорим о сем усты ко устам...»

    Оба не таили друг от друга своих чувств и сомнений. Нередко перерыв в письмах в три-четыре дня или умолчание о новости, о которой (знал от других наместник) говорила вся Москва, возбуждали в сердце архимандрита опасение: не охладел ли к нему владыка? А отцу Антонию нужны были постоянная любовь и постоянная доверенность святителя, без коих уже и жизни не представлял.

    На его жалобу владыка отвечал с простодушным недоумением: «Мне кажется, на вопрос — к кому я имею особую доверенность, всякий знающий мой круг указал бы на вас». Извинясь немощами, слабеющей памятью и мельтешением дел, Филарет и впрямь реже, чем ранее, вспоминал о троицком наместнике потому, что тот давно уже стал неотъемлемой частью его жизни. И ни с кем другим он не бывал так искренне откровенен.

    Не обо всем мог писать владыка. Отец Антоний знал, что одна из постоянных его дум была о Николае Павловиче.

    Митрополит относился к императору так, как только и мог верный подданный — с

любовью и покорностью, однако в глубине сердца терзался при сознании излишних и вредных для дела го­рячности, доверчивости, жестокости, упрямства и снисходитель­ности государя. Филарет как подданный не вправе был крити­ковать царя, но в качестве вождя духовного обязан был наставлять и вразумлять... а как было на это решиться?