Век Филарета

— Поставь мысль о Боге и Христе душою твоей жизни, дви­жущею силою твоих нравственных действий, и твоя жизнь и дела будут сами собою возвещать добродетели Призвавшего тебя лучше богословских речей и рассуждений,— говорил владыка в пропо­веди в день памяти преподобного Сергия.— Тщися жить духовно, а не плотски, и твоя жизнь будет возвещать добродетели Отца духов. Милосердуй, благотвори даже и врагам... Будь безропотно предан Богу в несчастии, в скорби, и ты будешь проповедником Божия Провидения. Храни безгневие, кротость, смирение... Так живя и по таким побуждениям действуя, ты пребудешь достойным Призвавшего тебя в чудный свой свет...

Глава 3

ЛЮБИМЕЦ МИТРОПОЛИТА

    В августе 1848 года исполнилось двадцать лет, как шагнул в ворота Троице-Сергиевой

лавры Александр Горский. Вошел ше­стнадцатилетним юношей, ныне в ученом звании профессора слу­жил в духовной академии, читал курсы церковной истории и уже шесть лет нес обязанности библиотекаря академии. Студенты его любили за глубокие и доходчивые лекции. Преподаватели уважали за ученость, но и посмеивались подчас над скрупулезной стара­тельностью, с которой Александр Васильевич готовился к своим лекциям, над его истинно монашеской отрешенностью от всего мирского, притом что сана монашеского не принимал. Кельей его давно стала библиотека, в которой проводил он все свободное время. Послушанием его стало описание рукописей московской Синодальной библиотеки, труд кропотливый, многолетний и не­благодарный в глазах современников.

    На престольный праздник Успения в лавру приехал владыка Филарет. В тот день служба бывала особенной. Все любовались новым облачением владыки, василькового цвета с серебряным шитьем. Правый хор с глубоким чувством негромко и трогательно пел праздничный тропарь: «..Мати сущи Живота, и молитвами Твоими избавляеши от смерти души наша». Александр Василь­евич, стоя среди преподавателей, воспарил и просветился духом, на сердце стало легко, ушло саднящее воспоминание о насмеш­ливой ухмылке одной профессорской жены...

    При всей видимой отрешенности от житейского мира Горский был крайне чувствителен, до мнительности, к людскому мнению о себе. Более всего он желал бы, чтобы его не замечали, о нем не вспоминали и не говорили, однако всякое доброе слово и доброе дело, обращенные к нему, глубоко запечатлевались в его сердце, равно как и пренебрежение или несправедливость ранили сильно и помнились долго. Он не винил людей, ибо конечно же заслуживал осуждения по своей странности и греховности... Толь­ко в храме Божием он разом освобождался от гнетущего подчас груза житейской суеты. Его бы воля — и не уходил бы, да вот родители упорно не давали согласия на пострижение в монаше­ство.

    После долгой службы и молебна (для Горского они пролетели в один миг), когда преподаватели академии вслед за монашеству­ющими подходили к кресту и Александр Васильевич коснулся губами холодного металла, вдруг услышал тихие слова митропо­лита:

    — Зайди ко мне!

   Что это значило? Горский отошел, недоумевая.

    Всего-то двадцать лет назад, хотя для него давным-давно, весною 1828 года, в костромской семинарии проходила ревизия. Приехавший из Московской духовной академии иеромонах Афа­насий сразу обратил внимание на блестящие ответы Александра Горского, сына костромского кафедрального протоиерея. Опаса­ясь, как бы талантливого юношу не перехватила петербургская академия, отец Афанасий советовал направить его к Троице, обе­щая сразу определить в состав VIII курса, минуя богословский класс.

    Протоиерей Василий Горский колебался недолго и отправил сына к Троице с письмом к земляку-костромичу Федору Александровичу Голубинскому, профессору академии, прося его по­кровительства для сынка. Воспитанный в тихой монастырской Костроме, Александр был тогда горд и взволнован решительным поворотом судьбы. Печалился он лишь от расставания с друзьями, особенно с Димой Вознесенским, но в лавре скоро нашел новых товарищей: юного графа Михаила Толстого, Ивана Смирнова, курсом старше, и иеромонаха Филарета Гумилевского, незаметно превратившегося из преподавателя в друга и наперсника. С графом они рядом сидели за партой, а после лекций сверяли записи лекций. Со Смирновым можно было поделиться мыслями и переживаниями. С отцом Филаретом, исполнявшим обязанности помошника библиотекаря и также охваченным страстью к исто­рии, часами обсуждали темные места в церковных летописях. Добрейший Федор Александрович помогал советами, в его семье Александр чувствовал себя как родной.

    Всем казалось, что тихому костромичу предстоит обычная карьера ученого монаха,

венцом которой послужит архиерейская панагия. Но не так проста душа человеческая. «Душа, как воздух, вечно в движении, как море, вечно зыблется,— записал в дневнике двадцатилетний Горский,— каждые сутки — свой прилив и отлив чувствований».